198 
От Ельца до Таганрога возник сплошной грохочущий фронт!
Тимошенко отводил свои армии на восток…
Сталин давно разуверился в полководческих талантах маршала, но, очевидно, держал Тимошенко на фронте по соображениям политического порядка, дабы не давать лишнего повода для злорадства геббельсовской пропаганде.
– Надо искать ему замену, – не раз говорил он.
К тому времени два наших видных полководца, Рокоссовский и Еременко, с трудом выправлялись после тяжелых ранений. Рокоссовский с осколком в спине не выдержал и «бежал» из госпиталя, не долечившись, а генерал Андрей Иванович Еременко передвигался на костылях, и когда их оставит – неизвестно.
Сталин, когда Василевский вернулся в Москву, сказал, что пришло время менять командование. Обстановка требует образования Воронежского фронта – самостоятельного, а Брянский фронт можно смело доверить К. К. Рокоссовскому.
– Надеюсь, никто возражать не станет. Гораздо сложнее с вопросом, кого назначить на Воронежский фронт?..
Генерал Ватутин, заместитель Василевского, встал:
– Товарищ Сталин, назначьте меня.
– Вас? – удивился Сталин, вскинув брови. – Ладно, – сказал он, помедлив, – при условии, если товарищ Василевский не станет возражать, теряя такого хорошего работника Генштаба. – Сталин походил вдоль стола и сказал Василевскому: – А товарищ Голиков пусть послужит заместителем у товарища Ватутина, чтобы пострадал своим самолюбием… Так ему и надо!
Рокоссовскому предстояло командовать Брянским фронтом. Он появился в кабинете Сталина – стройный, подтянутый. Сталин обошел генерала вокруг, словно любуясь его гвардейскою статью.
– Ну как? Еще побаливает? – слегка тронул за спину.
Ответ последовал – с юмором:
– Осколок застрял возле позвоночника. Но если верить медицине, доля железа организму даже необходима.
– Тогда посидите, – сказал Сталин, и в кабинет вызвали генерала Козлова, разжалованного после поражения под Керчью. – Товарищ Козлов, – мягко начал Сталин, – мне говорят, вы сильно обиделись, будто мы вас наказали несправедливо.
Рокоссовский переживал за Козлова – хватит ли мужества отвечать правду или согласится со всем, что с ним сделали?
– Да, – сказал Козлов, – ваш личный представитель Мехлис мешал командованию. Своим партийным авторитетом он пытался подавить меня, командующего, а мои распоряжения оспаривал и высмеивал. Издевался! Если бы не вмешательство Мехлиса, думаю, не Манштейн, а мы были бы сейчас в Севастополе, а сам Манштейн купался бы в море со всей своей армией.
– Но кто командовал фронтом… вы? – спросил Сталин.
– Я.
– Связь со Ставкой у вас по ВЧ была?
– Была.
– Вы докладывали, что вам мешают командовать?
– А как мне жаловаться на вашего же представителя? Сравните меня, генерала Козлова, и этого Льва… Захаровича.
– Вот за то, что боялись позвонить мне и потребовать удаления Мехлиса, в результате запороли все наши дела в Крыму, вот за это вы и наказаны народом, партией и мною. Идите.
«Я, – писал Рокоссовский, – вышел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок …»
Прибыв на фронт, Константин Константинович встретил немало боевых друзей; он был всегда любим людьми. Рокоссовский завел себе кошку, она нежилась под настольной лампой, гуляя по оперативным картам, а командующий фронтом трогал карандашом ее усы, ласково приговаривая:
– Ну что, бродяга? Валяешься? Хорошо тебе? А мне вот плохо. Там, «наверху», виноватых ищут. А я даже прощаю тех, кто провинился. У нас ведь как? Снимут одного и пришлют другого, еще больше виноватого. Разжалуют кого-либо, а взамен присылают другого, тоже разжалованного. Один – вверх, другие – вниз. А вот тебе всегда хорошо. Никакой ответственности…
Глубокой ночью солдат, лежавший в дозоре близ передовой, был удивлен, когда к нему тихо-тихо подошел командующий фронтом и прилег рядом:
– Оставь мне свою винтовку, а сам иди. Скажи, чтобы покормили. И выспись, братец. А я до утра побуду здесь вместо тебя. Иди, иди. Я не шучу. Я ведь тоже солдат…
Не сразу, а постепенно устранялись негодные фанфароны, с трудом оформлялась армия, которой суждено было пройти через неслыханные поражения и уверовать в таланты своих полководцев, имена которых останутся святы в нашей ущемленной грехами памяти.
198 
