202 
– Маршал, – отвечал Гуров, – отыскал стог сена, забрался в него, бурку свою разложил и говорит мне: давай, мол, Кузьма Акимыч, посидим здесь, чтобы не приставали.
– Что? – удивился Хрущев. – Так и сидели в стогу?
– Да нет. Иной раз, завидев отступающих, маршал вылезал из сена и показывал, куда идти, где сворачивать.
– О чем хоть думали-то… в сено забравшись?
– Маршал сознался, что сил нет появляться в штабе, говорил: «А что там делать? Хозяин станет по ВЧ мытарить, а что я скажу в оправдание? Войск нет. От меня потребуют жесткой обороны, для которой сил нет…» Вот так и сидели!
– Хорошо хоть, выбрались из этого стога, – сказал Хрущев. – А то ведь знаешь, что я тут думал? И не один я.
– Догадываюсь, – согласился Гуров…
Только 9 июля Тимошенко удалось залучить в Калач – к аппарату Бодо, и в разговоре со Сталиным маршал открыто и честно признал свое бессилие и слабость своих войск:
– Над моей армией нависла серьезная опасность!
Вот с этого и надо было начинать, а не отсиживаться на куче сена, разложив под собой героическую бурку эпохи гражданской войны. Язык не повернется, чтобы в этом случае винить и Гурова в трусости (вспомните, как он на танке вырвался из котла под Барвенково – человек смелый!). Но появление Тимошенко в Калаче ничего не изменило: его фронт разваливался, маршал жаловался Сталину, что без подкреплений и авиации ни о каком отпоре противнику и речи быть не может.
– Враг очень силен, товарищ Сталин.
– А это я без вас знаю, – грубо отвечал Сталин…
Наверное, в давних боях за Царицын маршал чем-то угодил Сталину, ибо даже сейчас голова его уцелела. Тимошенко продолжал оставаться героем штурма «линии Маннергейма». Но в Москве наконец-то поняли, что события на южных фронтах стали неуправляемы, а Семен Константинович, кажется, и не был способен управлять ими. В одном маршал был прав: немцы хотели его войска взять в кольцо окружения, а он из этого кольца выкручивался, отступая все дальше и дальше… А куда же дальше?
Южный фронт генерала Р. Я. Малиновского рискованно склонялся к Ростову, войска Тимошенко отжимались Паулюсом за Дон, а в рядах наших отступающих бойцов все чаще можно было услышать:
– Что ж это, земляки? Весною хотели из Днепра напиться, а сами уже за Дон тащимся. Гляди, так и до Волги недалече.
– А мы что? Мы люди маленькие. Скажут остановиться, мы и остановимся. Начальству виднее.
– Да где ты видел-то начальство? Лучше в газетку вчерашнюю глянь: на фронте у нас без перемен. Вот и получается, что там, «наверху», ни хрена еще толком не знают…
Понятно, что им, рядовым труженикам военной страды, не дано было знать, что «там, наверху», – в ночь на 12 июля —родилась грозная директива Ставки № 170495: «Прочно занять Сталинградский рубеж западнее реки Дон и ни при каких условиях не допустить прорыва противника восточнее этого рубежа в сторону Сталинграда», солдаты не знали, что в Ставке уже смирились с тем, что немцы займут излучину Дона, а им, солдатам, будет разрешено переплывать на восточный берег тихого Дона…
В ту же ночь фельдмаршал фон Бок, сильно встревоженный, вышел на связь с Гитлером и стал доказывать, что, пока Вейхс не разделается с Воронежем, дальнейшее продвижение к Сталинграду и на Кавказ опасно для вермахта.
– Мой фюрер, не забывайте о флангах, – напомнил он.
– Вы мне более не нужны! – отвечал Гитлер, взбешенный тем немаловажным обстоятельством, что какой-то там фельдмаршал осмеливается учить его, бывшего ефрейтора…
Гитлер спустил директиву для Вейхса, словно предчувствуя, что сказано в директиве Сталина: «Не позволить противнику отступить на восток и уйти через реку Дон…»
Сталин – разрешал, а Гитлер – запрещал!
Вейхс никогда не был заметным дарованием в рядах пышного генералитета немецкого вермахта, и он, человек умный, с оттенком грусти известил Паулюса, что именно отсутствие талантов выдвинуло его на высокий пост в такой напряженный момент, – Гитлер, по словам барона, сделал из него удобную пешку, а сам остался ферзем, от которого зависит и участь пешки.
– Фюрер запретил русским выкупаться в Доне, приказав задушить их в дуге большой излучины, но – посмейтесь, Паулюс, вместе со мною! – русские уже переправляются на левый берег Дона, никак не желая оставаться в пространстве этой излучины…
Немецкие «панцеры» генерала Альфреда Виттерсгейма уже ворвались в мирную Ольховатку, танкисты 14-го танкового корпуса, столь обожаемые Паулюсом за дерзость, мигом растащили с маслобоен все сливки и сметану – котелками и касками, они алчно заглатывали масло целыми кусками, отсюда оставалось всего 30 километров до Россоши, жители которой еще не подозревали о близости врага, наивно полагая, что они живут в глубоком тылу. Паулюс давно не улыбался, усталый.
202 
