Последние отзывы

  206  

– Ведь задушили колбасники, – печалился генерал. – Служба доходная, награды сулящая, так они здесь, проклятые, ибо столов на всех не хватало, на подоконниках даже устроились. Пришел сюда первый раз, и вы, голубчик, не поверите:

• – Как зовут? – Багговут.
• – А его? – Дистерло.
• – Ну а их-с? – Дидерихс.
• – Кто же он? – Якобсон.

Некрасов от души смеялся.

– Плакать надо, – фыркал на него генерал. – Крупными и святыми слезами надобно орошать себе грудь при виде колбасного засилья.

Всю немчуру генерал разогнал, и людей в квартирмейстерском управлении для службы теперь явно недоставало. Юрий Тимофеевич по наивности рекомендовал на должность инженера по ремонту казарменных зданий барона фон Клюгенау и этим навсегда испортил свою карьеру при генерале Ползакове.

– Зачем мне этот ваш Клю… Клю… – всерьез обиделся генерал. – Мне нужен Клюшкин, Плюшкин, Матюшкин и Вьюшкин.

Впрочем, все это были досадные мелочи жизни, и Некрасова мало тревожили подобные дрязги. Четко и добросовестно, но и без любви к канцелярщине вычерчивал штабс-капитан графики воинских постоев, планировал дислокацию окружных гарнизонов. А по вечерам, когда Тифлис наполнялся душными сумерками, шел он к себе на постоялый двор, в котором снимал комнатенку под крышей, и до поздней ночи палил офицер дорогие свечи, читая ненасытно и жадно, изголодавшись в Баязете по книгам. Из газет же, как это ни странно, Некрасов наиболее внимательно следил за «Брачным листком», один раз в неделю прочитывал всю пошлятину жеребячьих откровений…

Вскоре за стенкой поселился высокий худощавый господин. Облик господина был отменно благороден, профиль его напоминал лик древних повелителей, какие чеканились на римских монетах.

При знакомстве, которого было не избежать, соседушка назвал себя:

– Граф Плющик-Крашевский… весьма польщен!

– Очень приятно, – с вызовом ответил Некрасов. – Герцог ле-Бандре-дю-Плюсси… Обломок, как видите, древнего дерева. Не угодно ли самоварчик поставить?

«Граф» не стал хвалиться своей родословной, а просто съехал со двора на следующий же день. Но голубые мундиры решили «вращаться (как говаривал еще Аракчеев) в постоянной деятельности»: за стенкой поселился новый сосед, но уже в другом амплуа – в виде рубахи-парня, отставного полковника, пострадавшего от людской корысти и зависти.

Этот поступал проще: водил к себе девок, цедил вино из бурдюка, купленного по дешевке, и поминутно заскакивал к Некрасову, заманивая его к себе.

– На минутку, на минутку, – умолял он. – Картина незабываемая! Три девки изображают собачек, я им миски с чихирем по углам расставил, они ползают… Неужто вам не любопытно взглянуть? Ведь девки-то – голые!

В один из дней Некрасов прочел в «Брачном листке»:

Некрасов в задумчивости отложил газету:

– По Волге… осенью, – сказал он, глядя на потолок. – Не думаю, чтобы это получилось….

Он отправился на почту, достал из бумажника истрепанную квитанцию старой телеграммы.

– Скажите, пожалуйста, – обратился Некрасов к чиновнику, – не поступало ли письма на этот номер квитанции: ноль тысяча шестьсот тридцать восемь?

Чиновник охотно проверил залежавшуюся почту – нет, ничего не обнаружилось. Тогда штабс-капитан присел к столу и тут же составил в «Брачный листок» следующее заявление:

Он возвращался домой, когда на мосту через Куру его нагнала извозчичья пролетка, с которой спрыгнул незнакомый прапорщик и, пугливо озираясь, сунул Некрасову в руки плотный увесистый сверток.

– Какое счастье, что я вас встретил, – выпалил прапорщик. – Боже мой, выручите… Вы меня знать не можете, но это сейчас не имеет значения. Я прапорщик Николохристо из Тенгинского батальона… Мне о вас говорил Тригони еще в Одессе!

  206