Особенно,... 
46 
Но вот женщины разом отшатнулись от окна, и на Карабанова угрюмо посмотрело по-бабьи сырое лицо блюстителя гаремной нравственности. Евнух сплюнул вниз и задернул окно ширмой.
– Ух и дал бы я тебе в рожу! – сказал поручик.
Офицеры прошли в лавочку духана, стены которого были убраны парижскими литографиями с изображениями юных гризеток или матросов с могучей грудью; здесь же висели вензеля султана и коллекции бритвенных ножей. Дырявые диваны были покрыты рогожками из египетских тростников.
Содержал лавочку какой-то медлительный человек с узкими подведенными глазами; в великолепной чалме, скрученной из белой кирманской шали, он сидел в углу духана, в окружении шумящих кофейников и булькающих наргиле, держа в одной руке носок туфли, а в другой янтарный мундштук.
– Перс, наверное, – решил Андрей.
– Нет, – возразил Клюгенау, – он больше похож на халдея или даже на бахтиара; видите, какой у него покатый лоб и высокий затылок.
Они пили из маленьких чашечек крепчайший кофе. Карабанов лениво щипал халву. Варенные в меду конфеты-пешмек липли к языку: жара усиливалась. От сточной канавы, пробегавшей мимо живодерни, несло гнусной вонью.
– Я вижу, что у вас испортилось настроение, – заметил Клюгенау.
– Это пройдет, – вздохнул Карабанов. – Просто певичка с Полюстровских вод случайно назвала имя человека, которое мне было неприятно слышать.
– А-а, – догадался барон, – вы мне кое-что уже рассказывали об этой гвардейской истории. Это, кажется, тот самый граф, с которым вы отказались стреляться?
– Да, он. Но теперь я бы встал к барьеру и непременно убил бы его! – заключил Карабанов со злостью и замолчал.
Неведомый певец, под дикие завывания и визги, запел на майдане хвалебную песнь, долетавшую до офицеров, и Клюгенау почти машинально, в силу привычки, стал переводить:
– Слушайте, что он поет, Карабанов:
- Нет народа умнее османлисов,
- Аллах дал им все сокровища мудрости,
- Бросив другим племенам крупицы разума,
- Чтобы они остались верблюдами
- И могли лишь служить правоверным…
– Вы слушаете, Карабанов?
– Конечно. Мне это кажется занятным.
– А дальше еще занятнее, ибо касается нас:
- Если бы даже Черное море
- Возмутилось чернилами,
- То и моря не хватило бы,
- Чтобы описать, как богата Турция,
- Сколько в ней шелков и денег,
- Дорогих камней и лунноликих красавиц.
- Все народы завидуют славе Турции,
- Ее сокровищам и могуществу воинов,
- И потому они пришли к нам в Баязет…
Певец издал какой-то печальный вой и замолк.
– Итак, – сказал Карабанов, опустив подбородок на эфес шашки, – я на днях ухожу… У меня будет к вам просьба, барон: если я не вернусь, напейтесь за меня хоть один раз в своей жизни.
– Я не сделаю этого, – подумав, ответил Клюгенау. – Я лучше напишу стихи на вашу смерть… Только вы, Карабанов, не погибнете. Вы – злой, а злым людям везет. Их любят женщины и не трогают собаки.
– А почему бы и вам, любезный барон, тоже не разозлиться? – улыбнулся Андрей. – Собаки бы вас боялись, а женщины – любили… А?
– Вы шутите, поручик, и ваши шутки злы. Но только не думайте, что я несчастлив, – нет, я счастливее вас, ибо я люблю…
– Что?
– А вот – все. Даже этого глупого певца на майдане. А что любите вы, Карабанов?
– Мне легче ответить вам, барон, чего я не люблю. Это застарелых долгов, пробуждения после пьянки, плохих лошадей и женщин, которые умничают в постели.
– Небогатый же у вас запасец! Вроде запаса остроумия у капитана Штоквица с его мифическим стаканом лафита.
– Но у вас, барон, нет и такого.
– Вы не поэт, Карабанов, – без обиды заметил прапорщик, – и это беднит вас. Посмотрите хотя бы на ту вон девушку, что идет с кувшином масла на голове. Посмотрите, как воздушна ее поступь, как равномерны и плавны взлеты ее рук, как грациозно изгибается ее талия.
– Семенит, – заметил Андрей, посмотрев на девушку.
– Да, – продолжал барон, – она идет шажками мелкими, как зерна бисера. Все девушки здесь ходят так осторожно, и на Востоке о такой походке даже слагают песни… Вот, слушайте:
- Кэлэ, кэлэ, кэлкыд мернэм,
- Коховокан, кэлкыд мернэм… [5]
– Вы чудак, барон, и большой чудак!
– Может быть, – откликнулся Клюгенау. – Но я вижу поэзию и в этой поступи девушки. А должно быть, как она прекрасна лицом!
Девушка с кувшином на голове поравнялась с офицерами, обернулась – и оказалась отвратительной, сморщенной старухой с кривым носом и впалыми глазами.
46 
