Особенно,... 
47 
– Ха-ха-ха! – раскатисто рассмеялся Карабанов. – Вот это фокус. Сама жизнь жестоко мстит вам, барон. Довольно фантазий!..
– Ах, все это не то… – небрежно отмахнулся Клюгенау. – Вот, например, канава; вы морщитесь, вам этот запах неприятен, и вы, может быть, вспоминаете строфу Подолинского, если только читали его когда-либо:
- Нет, душистых струй Востока
- Мне противен тонкий яд, —
- Разве б гурии пророка
- Принесли свой аромат…
Ну и так далее!.. Мне тоже, признаться, не нравятся эта вонь, эти блохи в казармах и эта жарища. Только не надо юродствовать, Карабанов: с долгами можно расплатиться, похмелье пройдет, лошадь можно объездить и можно разбудить страсть в женщине. Все это не то, Карабанов, и… Хотите, я предскажу ваш конец?
– Ну? – строго нахмурился Андрей.
– Ваш конец будет случайным и нелепым. И никто, даже я, ваш покорный слуга, не напишет стихов на вашу дурацкую погибель.
– Я вас разозлил, барон?
– О нет! Мне жаль вас, Карабанов.
Столик полетел на пол, и чашки со звонам разбились. Клюгенау испуганно вскочил, отряхивая запачканный сюртук.
– Убирайся вон! – заорал Карабанов. – Немецкому шмерцу не пристало учить меня… Меня – столбового русского дворянина. Брысь отсюда, колбасник!
Хозяин лавочки, халдей или бахтиар, сожмурил свои подведенные глазки. Одни только гяуры могут шуметь так! А правоверный – нет: прощаясь с обидчиком, он бы вежливо поблагодарил его за мудрую беседу, а придя домой, как следует наточил бы свою саблю.
– Вот… мозгля! – сказал Карабанов и ударом кулака довершил разгром стола.
Хозяин лавочки пошептался с кем-то через ширму и подошел к русскому офицеру.
– Какой халва? – спросил он ласково. – Ваше благородство хочет кальян? Один кальян, два кальян?
– Неси, – повелел Андрей, – коли водки не держите, варвары!..
Когда поручик одурел и совсем уже побелевшими глазами смотрел, как бурлит в кальяне вода, перс или халдей, черт его разберет, снова подошел к нему:
– Надо успокоить свое благородство, – сказал он. – Женщин нету, но есть тайное удовольствие. Совсем маленькое…
Он провел Карабанова куда-то за ширмы, и скоро они очутились в низкой комнате без окон, затянутой толстыми коврами; несколько свечей, расставленных по углам, с трудом рассеивали полумрак. Пахло пылью и еще чем-то неуловимым.
Карабанова, одуревшего от кальяна, клонило в тяжелый сон. Он сел на широченную тахту, сразу утопившую его в себе, и так, в духоте, пропитанной обостренным напряжением, поручик сидел долго. Даже слишком долго, как показалось ему, и, борясь с дремотой, он уже собирался встать, чтобы уйти…
Но вдруг его слуха коснулся странный звук. Легкий и заунывный, он родился откуда-то извне и был похож на нечаянную ноту. Андрей стряхнул оцепенение.
Перед ним стояла девушка, совершенно обнаженная, если не считать одеждой легчайшую кисею, покрывавшую ее тело.
– Зия-Зий, – шепнула девушка и ударила пальцем в бубен так осторожно, словно боялась кого-то разбудить.
– Иди сюда, – поманил он ее, и турчанка, прыгнув к нему на колени, стремительно поцеловала его и тут же гибко выкрутилась из его объятий.
– Зия-Зий, – повторила она и, вздрагивая круглыми бедрами, неслышно прошлась по кругу…
Она стала танцевать перед ним, ритмично ударяя в бубен. Груди ее были укрыты бронзовыми чашечками, сотни мелких косичек рассыпались по масленистым смуглым плечам.
– Довольно, – сказал он ей, – поди сюда!
Танцовщица скинула с себя кисею; налобная повязка ее, унизанная камнями, сверкнула во тьме.
– Зия-Зий! – выкрикнула она громче и ударила в бубен наотмашь.
Танец сделался стремительным. Живот ее, лоснившийся от пота, мелко вздрагивал. Она заламывала кверху руки в тяжелых медных браслетах, и привязанные к ним листки с изречениями из Корана шуршали, развевая прохладу.
– Да иди же сюда, змееныш! – Карабанов рванулся к ней с дивана, но девушка, откинув свисавший со стенки ковер, мгновенно исчезла…
И тогда Андрей заметил, что он давно не один: два турка стояли в дверях – один помоложе, другой совсем старый, и рядом с ними хозяин кофейни – бахтиар или халдей, теперь это было безразлично.
Вежливо поклонившись, они сели на диван и еще раз поклонились, прикладывая ко лбу концы пальцев.
– Ваше благородство, – наконец спросил один из них, – осталось довольно?.. Великий аллах сотворил женщину, как цветок, а мудрейший Исхак-паша построил Баязет, как венец правоверных…
47 
