68 
– Восемь? – Андрей даже покачнулся, рука сама потянулась к эфесу. – Господа! – в растерянности кинулся он к офицерам. – Вы же ведь люди чести, носите мундиры. Прошу засвидетельствовать, что болтает этот подьячий.
Полковник густо крякнул, а гусарский корнет отвернулся в сторону:
– Извините. Мы в семейные дела не вмешиваемся.
– Хороша семейка! – выкрикнул Карабанов.
– Не кричите, молодой человек, – строго цыкнул на него Сократ-управляющий. – Здесь не трактир, и нечего кричать! Я тоже не с нищих беру. На этих-то делах уже нажил себе крест в петлицу и геморрой в поясницу, – все знаю!.. Ваш полковник Пацевич не пять процентов, а рубль с рубля имеет…
Карабанов подумал о майоре Потресове, который бьется над каждой копейкой, пришли на ум сухие армянские чуреки, которым радуются солдаты, он вспомнил голодный рев верблюдов и печальные глаза лошадей, глодавших дубовые ветви…
– А ты вот так не умеешь? – В сладком бешенстве поручик шагнул к столу и, забыв о приличии, мастерски сложил перед носом чиновника двойной кукиш.
– Ну, что ж, – нисколько не обиделся тот и даже засмеялся, подлец. – До сих пор я говорил с вами келейно, желая добра. Как боевой товарищ с боевым товарищем. Теперь же перейду на официальную ноту… Денег нет! – выкрикнул чиновник, отбрасывая ведомость баязетского гарнизона. – И когда будут – не знаю! Наверное, в августе.
Карабинов в гневе повернулся к офицерам. Немного смирил себя, чтобы не нарваться на скандал, и заметил с прискорбием:
– А вам-то, господа, совсем не к лицу носить мундиры!
Гвардейцы переглянулись. Полковник промолчал, но корнет по молодости лет вякнул что-то невразумительное по поводу единого бремени, которое следует нести всем без разбору.
– Ну и несите, – отмахнулся Андрей, – я тоже несу… Дело в том, что
- Мы несем едино бремя,
- Только жребий наш иной:
- Вы оставлены на племя,
- Я назначен на убой…
В приемной казначейства все так же томились полковые приемщики. На вопрос Андрея один ответил, что проживает в Игдыре с полмесяца, другой приехал с позиций уже вторично, третий только махнул рукой.
– Господа! – сказал он, этот третий, – я недавно был в Севастополе. Вы не представляете, какой подъем патриотизма вызвала в обществе эта война!.. Дворец генерал-губернатора был буквально осажден. И кем бы, вы думали? – проститутками. Да, эта гулящая корпорация тоже решила служить отечеству под Красным Крестом. И самое интересное, что все они давали подписку на целый год обета безбрачной жизни. Проститутки, господа, и те умеют жертвовать для отечества!
– Ну, – кощунственно подхватил Андрей, – нашли, что сравнивать: ведь это же русские проститутки, а не русские чиновники… Впрочем, за кем я могу занять очередь, господа? Хорошо, я буду стоять за вами.
………………………………………………………………………………………
Прошло четыре дня. Прожились в Игдыре дочиста. Егорыч нанялся к богатым духоборам косить траву и тем кормил себя, кормил и своего сотника. Было все постыло, бесчестно и как-то стыдно…
От доброты душевной старый Егорыч частенько советовал:
– Ваше благородие, всю-то жизнь на каждой титьке у нас по сотне воров висло. Дайте им отступного, пущай уж и здесь пососут… А я, когда в Баязет возвернемся, на иконе поклянусь перед всеми, что вы чисты, аки голубь!..
– Нет, Егорыч, – упрямился Карабанов, – я лучше сгнию здесь в очереди, но от меня никто ни копейки не получит!..
Ночи стояли сухие, знойные. По вечерам женский смех дразнил воображение. Память об Аглае сидела в теле прочно, словно наболевшая заноза. И, как назло, за стенкой один маркитант колобродил по ночам с девицами, распевая во все горло под гитару:
- Дама милая, напрасно вы
- Не даете свои губоньки:
- Поцелую вас за красненькую,
- Приплачу еще голубенькую…
До рассвета ворочался Карабанов на тощих подушках, давил клопов, вожделел к Аглае и сумрачно матюкал музыкального маркитанта. Небритый и крикливый, шел по утрам в казначейство, еще с улицы складывая губы для тошнотного вопроса:
– Ну, как тут сегодня, господа? Дают или нет?..
Только сейчас начал он понимать, что та армия, на которую он глядел когда-то свитским кавалергардом из высокого седла своей лошади, – еще совсем не армия: разбросанная по глухим трущобам империи, сермяжная и полуголодная, обворованная и униженная, армия Ватниных и Потресовых, Егорычей и Денисок, – вот она-то и есть истинно российская опора, и было как-то стыдно вспоминать свои прежние гарцевания на Марсовом поле, скачки в Красном Селе, бесшабашные кутежи на Полюстровских дачах.
68 
