66 
— Стой, кто идет?
— Ты мне там еще покричи! Кто вас сюда поставил?
— Лейтенант Агрикола.
— Пошли вон, пока живы… Нашли что охранять, лучше бы свою башку от мусора берегли.
На широких дверях барака — накладка замка. Своротил ее в сторону, заглянул внутрь. Спят. Убивай их, режь, дави — спят. А вот он не спит… Ну и народ пошел — за себя и то постоять не умеют.
— Дрыхните дальше, коли так, сатана перкеле!..
Со злости даже накладку снова наложил. Плюнул себе под ноги. Вянрикки Раутио Таммилехто плетется следом, скулит — страшно ему, против закона идет.
— Куда теперь, херра эвэрсти?
— А в карцер…
Пришли в гарнизонный карцер. Долго спускались под землю по обтоптанным ступеням. Взвизгнула железная дверь. Тьма.
— Агрикола?.. Кякепен?.. Пааволайнен?.. Лайхиа?.. Кто там еще? Всех назвал?..
Дежурный офицер принес факел. Длинное рыжее пламя вытягивалось к двери, горящая смола стекала на руку горячими каплями.
— Ну, — сказал Пеккала, — так рассказывайте, откуда брали оружие, куда прятали и кто велел прятать?.. Ты, лейтенант Агрикола, не смейся. Я тоже солдат, и если будет надо — я из тебя выбью все до последнего слова!
Фон Герделер вошел в номер и тихо притворил за собой дверь. Женщина, по самые плечи закутанная одеялом, спала мирным глубоким сном. Белье, мягко светившееся в темноте, было в беспорядке разбросано по стульям.
Оберст долго не решался подойти к ней, потом скинул с себя мундир, осторожно присел на край постели. Кайса слабо пошевелилась и снова затихла. «Тем больнее ему будет», — настойчиво билась под черепом мысль, и фон Герделер увидел, что ему не лечь, — женщина лежала как раз посередине. Тогда он тронул ее за плечо.
— Юсси, — слабым шепотом отозвалась Кайса и лениво отодвинулась к стене, уступая место, оберст лег рядом с ней, закинул край одеяла.
И вдруг Кайса стремительно села, прижавшись спиной к стене:
— Кто здесь?.. Ты вернулся?.. Юсси?..
Фон Герделер почему-то вспомнил, что полковник Пеккала ниже его ростом, и он испуганно поджал ноги. Кайса наклонилась, вглядываясь ему в лицо. Совсем рядом со своими глазами он увидел ее глаза — большие, яркие, зеленые.
Потом рука женщины — белая и тонкая — стала шарить по стене, отыскивая выключатель. Тогда оберст перехватил ее руку и сказал сначала по-немецки, потом по-шведски:
— Не надо… Я прошу вас, фрекен, не надо…
Кайса как-то еще больше прижалась к стене, ее жесткие пятки уперлись ему в бок, и фон Герделер одним толчком длинных ног был выброшен с постели на пол.
— Я стреляю, — услышал он шепот. — Считаю до трех и — стреляю… Раз… два…
— Ай-ай-ай, — встретил его в коридоре Мурд. — Надо было напоить ее больше!..
Ничего не ответив и боясь встретить кого-нибудь, фон Герделер скрылся в своем номере. А утром под окном раздался гудок автомобиля, и вскоре пришел Мурд:
— Вот, велела передать.
Он протянул сверток, и когда оберст раскрыл его, на пол свалилась куча ровно нарезанных лент. Ножницы старательно прошлись по мундиру и брюкам, превратив все это в никому не нужные лохмотья.
«Да, — озлобленно подумал фон Герделер, — так могла поступить, конечно, только одна финка… У-у, проклятое белоглазое отродье!..»
Но Лапландия невелика, и он знал, что им еще суждено встретиться.
Глубокая разведка
Аглая постепенно освоилась с фронтовой жизнью, привыкла к окружению мужчин, которые относились к ней, как к единственной женщине, бережно и на редкость внимательно. Находясь в постоянных разъездах вдоль линии фронта, она многое увидела, многое перечувствовала, стала жизнерадостнее и как-то грубее. Ей нравились эти ночевки в лесу, когда вокруг костра собирались солдаты и далеко за полночь тянулись их рассказы о пережитом. Аглая часто так и засыпала под мужской говор на своей шинели, а утром ее уже ждала пахнущая дымом подгорелая каша, штабная записка с заданием новой поездки, и снова двуколка прыгала по корневищам сосен, бежала под колесами лесная тропинка…
Однажды возница — .пожилой красавец солдат с гусарскими усами — вкрадчиво спросил ее:
— А вы, товарищ военфельдшер, простите за вопрос, замужем?
— Да, конечно, — ответила она и поймала себя на мысли, что за все время, проведенное на фронте, еще ни разу не подумала о муже как о погибшем; наоборот, ей, наверное, потому и нравилась эта тревожная военная жизнь, что он, ее муж, должно быть, живет так же; и когда возница спросил, на каком направлении он воюет, Аглая ответила определенно:
66 
