Особенно,... 
86 
– Дай догадаюсь. Это за ним охранники погнались в деревню.
– За ним и его дружком, зачем-то плененным нашими врагами и пытаемым в подвале, – уточнил Жаро. – Это все, что я могу тебе сказать. Я знаю, кто наш «союзник», знаю, зачем он едет к замку и кем он является на самом деле, но сказать больше ничего не могу, извини…
– Постой, постой, – Ола наморщила лоб, пытаясь что-то припомнить. – А ведь я видела его во время боя. Такой огромный здоровяк с изуродованной рожей и с топором.
– Да, это он, – кивнул Жаро. – Еще раз повторю, не смей его злить, не искушай судьбу!
– И что же мне с ним прикажешь делать, соблазнить, что ли?
– Это как хочешь, это на твое усмотрение, – пожал плечами рыцарь. – Твоя же задача состоит в том, чтобы постоянно находиться рядом с ним, вникнуть в его планы, а потом…потом, когда время придет, я найду способ связаться с тобой и передать, что делать. И запомни: этот тип очень важен для Братства. Прилипни к нему, приклейся, не смей его упустить!
Разговор был окончен. Одному собеседнику уже было нечего добавить, а другому не хотелось терять понапрасну драгоценное время. Девушка встала и вышла, даже не попрощавшись с тем, кого знала несколько десятков лет. Напутственные пожелания, рукопожатия, кивки и прочие человеческие ритуалы были не приняты в Братстве Лотара, в котором вообще не было людей.
* * *
Два часа в пути прошли без неприятных встреч, хотя несколько раз Семиуну пришлось понервничать. Возле проклятой развилки они нос к носу столкнулись с рыцарями, покинувшими Задворье и направившимися по дороге к Тарвелису. К счастью, их не узнали, а если б Жаро понял, чья бородатая личина скрывается под глухим капюшоном кучера, то не избежать бы парочке новых расспросов, естественно, начавшихся со вполне логичного вопроса: «Где, мерзавцы, карету украли?»
Однако это было не самое худшее. А вот когда из леса выскакивают вооруженные люди без знаков различий, с небритыми рожами и требуют остановиться, вот это называется настоящее переживание. К счастью, бродяга не потерял навык убедительно лгать. Он рассказал лесной компании слезливую историю о смертельно больном братце, которого он везет к старой, выжившей из ума, но еще не утратившей навыки целительства знахарке. Горемыка поведал, что карета не его, а купца, у которого он ходит в слугах. А затем, когда четверо из шестерых бандитов закинули за спину луки, бродяга поплакался, как тяжко ухаживать за больным, то мечущимся в бреду, то мнящим себя королем, то уподобляющемся собаке, метящей территорию, и поэтому обмазывающим всех встречных соплями и кое-чем похуже. Ему поверили, в особенности после того, как один из небритых мужиков открыл дверцу кареты, и глазам изумленных разбойников предстал весьма убедительно разыгрывающий из себя идиота Семиун, поковырявшийся в носу, а затем потянувший к ним перепачканный слизью пальчик. В общем, их отпустили, причем главарь пожалел Шака настолько, что даже под недовольный ропот товарищей пожертвовал на лечение убогого братца несколько медяков.
Вот так вот путники и развлекались в течение двух часов, пока не достигли корчмы, в которой решили остановиться. Обветшалый домишко, более напоминающий сарай или хлев, нежели пристойное питейное заведение с девками да драками, подошел им по двум причинам. Во-первых, оба проголодались настолько, что уже стали заглядываться на козу, пасущуюся на обочине, а во-вторых, посетителей в придорожном трактире почти не было, разве что парочка оголодавших крестьян, погруженных в свои тяжкие думы и совершенно не склонных лезть в чужие дела да чесать кулаки. Кухня была не очень, вино кислятина, но зато подавали свежее молоко, большую редкость в этих краях, граничащих с деревнями, где бушевал мор.
Путники уселись за наиболее чистый стол, терпеливо дождались, пока им принесут еды, утолили первый голод и только затем начали разговор, на котором любознательный Семиун так настаивал.
– Ну, давай, бреши, только очень не ври! – произнес лекарь, залпом опустошив третью крынку с молоком и вытирая белую жидкость с подбородка рукавом.
– Так брехать или правду рассказывать? – рассмеялся Шак, поразившийся комичности момента: юнец, у которого в полном смысле молоко на губах не обсохло, настойчиво требовал выложить правду о жизни.
– Ты меня понял, и не надо смеяться, а то и сам поржать могу…потом не возрадуешься! – огрызнулся юноша.
– Да рассказывать, в общем-то, особо и нечего, – пожал плечами бродяга, не воспринявший угрозу всерьез. – Легенд о чудищах много по свету бродит: одни глупые да смешные, другие глупые да страшные. Вот если только их все вместе собрать, обмыслить как следует, вот тогда какую-то пользу для себя извлечь и можно.
86 
