— Я не разумею значения сказанного вами, миссис Монтегю.
— Точно так же миссис Бёрнэм не понимала, о чем сообщает отвратительная записка. Он сотворил нечто невыразимое, и, очевидно, подробности сотворенного были невыражаемы на письме. То было деяние, кое, утверждал мистер Бёрнэм даже в минуту последней исповеди, он не желал совершать… что не означает, будто имела место случайность, иначе он непременно так и написал бы. Нет, просто нечто невыразимое, чего он не желал делать.
Результатом, однако, стала смерть некоего ребенка за много лет до того, смерть, кою он от всех утаивал, кошмар, что был ведом лишь ему одному и грыз его совесть годами, пока по прошествии десяти лет все более ослабевавшего ужаса мистер Бёрнэм не вообразил, будто вина его искуплена и память о злодеянии оставит его в покое.
Он женился на миссис Бёрнэм. У них родилось собственное дитя, сделавшее их несказанно счастливыми. Мистер Бёрнэм не ощущал прежнего бремени, пока его дочь не достигла возраста несчастной девочки из прошлого. И в тот же день, в четвертый день рождения, у его дочери начались неукротимые вспышки гнева. Мистер Бёрнэм оправдывался перед супругой: эти припадки, писал он, стучались не вследствие естественных склонностей их дочери. Она страдала, ибо ею как игрушкой помыкал дух зверски умерщвленной девочки, желавший наказать мистера Бёрнэма. Его мстительная жертва вступала в члены их дочери и насылала на нее безумие. Уничтожая себя, он надеялся положить конец мукам и жены и ребенка. Боже, смилостивься над его душой.
Эти события происходили в доме Констанс; мертвое тело висело над ее супружеским ложем.
— Что же он сотворил? Вы определенно знаете.
— Я могу строить догадки, но они никогда не приблизят меня к истине. Вы понимаете? Это важно, дорогуша. Мужское племя способно на деяния и помыслы, кои женскому полу непредставимы. В них заключена сила любого народа. На них народы зиждутся, ими вершатся великие дела. Эта нехитрая истина, увы, часто оборачивается трагедией. Давайте согласимся с тем, что в сердцах мужчин рождаются намерения и возможности, коих нам никогда не обрести, не осуществить, даже не — и в том, Констанс, наше с вами женское блаженство и наше же проклятие, — даже не постичь. Мы органически не способны на подобные мысли. Если мистер Бёрнэм пишет, что совершил нечто невыразимое, для нас, женщин, сотворенное им все равно что немыслимо. Ах, дорогая моя, вам не следует так содрогаться. Успокойтесь. Я ни на миг не допускаю, что мы беззащитны, просто наше оружие — скорее интуиция, нежели тайные планы и нечистые козни. Вероятно, не стоит удивляться тому, что ужас вновь укореняется в доме, кой сделался вместилищем плачевного порока и не был должным образом очищен от призрачных отложений. Пока что мы ничего не знаем. Спокойствие прошлой ночи может означать, что мы на верном пути, а может не значить вовсе ничего. Мы сделали лишь первые шаги! Ну же, дайте мне руку. Овладейте собой. Вы же не хотите встревожить нашу Ангелику. Она смотрит на вас. Махните ей и улыбнитесь! Она пленяет мое сердце — крохотное подобие своей доброй, милой мамочки.
Энн тоже была доброй и милой мамочкой. Всякий раз, когда Констанс взмаливалась: «Что же следует предпринять?» — рядом сидела безмятежная и улыбчивая Энн. Констанс изумлялась тому, что Энн бездетна, ибо та являла собой саму суть материнства. Она дышала мудростью и прощением, объясняла и извиняла разом, точно как Джозеф, наоборот, напускал туману и порицал. Когда Констанс сказала:
— Для Джозефа невозможность исполнения мною всех обязанностей супруги явилась чрезвычайно болезненной, — Энн зафыркала, смеясь:
— Ох уж эти «обязанности супруги»! Вы были лишены матери, дабы уяснить этот ключевой момент, потому доверьте эту честь мне, моя сладкая. Во-первых, единственная цель всех неприличных инстинктов — и это по необходимости признают даже ученые деятели вроде вашего супруга — есть сотворение детей. Чему-чему, а этому вы отдали сил куда больше, чем самый жестокий солдат Королевы или какой-нибудь потный спо тыкучий боксер, коими ваш муж неистово восхищается.
С последствиями едва ли не гибельными вы подарили ему очаровательную девочку, коей позавидует любая бездетная женщина вроде меня, и, с ваших же слов, еще трижды оказывались в положении, доказав свою решимость блюсти законы супружеского поведения; более того, вы, не исключено, пребываете в смертельно опасном состоянии даже в эту минуту. Вы поступали так, когда медики, у коих дипломов и разума поболе, чем у вашего супруга, объясняли вам, что подобное поведение чревато смертельным риском. Тем не менее супруг, жадно утоляя свою страсть, спокойно дозволял вам подвергать себя опасности. Во-вторых, вы и вправду несете ответственность перед супругом, но она не сводится — против того, что он желал бы внушить вам страстными лекциями насчет «супружеских обязанностей», — к исполнению любых его ежечасных капризов, как если бы вы жили несчастной рабыней в гареме шейха. Нет, ваша обязанность, невзирая на заявленные им желания и ради его же блага, — цивилизовать и охладить его. Мы просим наших женщин выходить за мужчин, что пережили бурную юность, и помогать им как можно быстрее унимать свои порывы, с тем чтобы благополучно становиться достойными людьми среднего возраста. Мужья не должны гореть подобно юношам либо растлевать окружающий мир своей неиссякающей жаждой, когда всякое мерзкое удовольствие возбуждает новый аппетит к удовольствиям ad infinitum.[7] Нет, мы желаем, чтобы наши мужчины спускали с привязи — с поспешностью, а также не без стыда и скромности, на кои они способны, — подобные влечения, но лишь нечасто и для преумножения нашего народа, а затем укрощаем их, дабы они никогда не ощущались вновь. Иначе было бы невозможно никакое общество. Что, все запальчивые мужчины дубасили бы друг дружку, дрались, убивали бы? Науке вашего супруга известно: для любого мужчины, даже женатого и состоящего в связи с супругой, избыточное опустошение запасов семенной жидкости сплошь и рядом приводит к смертным случаям. В самом деле, заставлять вас безропотно верить французским басням о том, что, мол, обязанность жены — быть безропотной жертвой мужа, каковой может набрасываться на вас столь часто, как того требует его кипящая кровь… возмутительно, что в наши дни несведущих все еще пичкают подобными россказнями.