419 
Он говорил волнуясь, краснея пятнами на больших щеках, забывал останавливаться для перевода, ещё раз потом повторял, с нетерпением ждал, когда переводчик переведёт. Станкевич знал французский больше письменно, чем разговорно, но успевал многое понять ещё до переводчика. Да речь-то была всё об одном, и почти на одном месте.
И французские социалисты и французское правительство обеспокоены тем, что происходит в России. Неужели может расстроиться наше взаимопонимание? Мы сознаём трудность ваших условий, но поймите и вы наши трудности. Лично Тома согласен со многим вашим в истолковании демократических целей войны, но не может же оно ослаблять русских усилий в союзной борьбе! Сама-то война должна вестись с полной энергией! Именно для осуществления демократических идей и надо победить Германию. Прусский милитаризм никогда не согласится с целями международной демократии. Как Великая Французская революция в 1792 году бесстрашно шла против феодального мира Европы — так и ваша Великая должна же наступать против остатков феодализма. Конечно, если Россия хочет сузить свои военные цели — мы не будем ставить вам препятствий. Но нас очень тревожит ваше истолкование лозунга „без аннексий”, — разве Эльзас-Лотарингия это аннексия? Ваше истолкование мы находим двусмысленным и опасным, и даже просто немецкой формулой. Не объясняется ли ваш лозунг усталостью? Это тревожит нас.
Кроме Станкевича ещё наверняка Нахамкис успевал понимать по-французски. Но на его упитанном лице ни разу не выразилось ни движения сочувствия к словам французского министра; барски покойно сидел, нога за ногу. (Уж он-то рад, что коалиция вчера сорвалась, ему нечего спешить переигрывать.) А говорил Тома и против участия в Стокгольмской конференции социалистов вместе с немцами — Нахамкис же как раз туда-то и собирался.
Спешите биться! — волновался Тома. Мы терпеливо пережили и март, и апрель, давая вам время установить новый порядок, но если это затянется — наш народ скажет: неужели вы изменили союзной борьбе?! Конечно, мы понимаем: эти русские антивоенные настроения — только временная лихорадка. Но всё же! Но...
И вся его речь заняла два с половиною часа, он вытирал большим платком свой крупный лоб, — и только из гостеприимства вожди ИК не открыли прений, не дали прозвучать возражениям.
Потом долгий перерыв, ещё беседа, рукопожатия, проводы, — а вот прошло больше трёх часов, и уже о коалиции сегодня не поднять.
Куда торопиться России?..
После перерыва — опять об этих анархистах, захвативших дом герцога Лейхтенбергского на Английском проспекте. Теперь уже князь Львов передал просьбу Временного правительства — содействовать же как-нибудь выселению этих: они там и грабят, и могут сжечь, и оружие там у них.
Церетели вскипел: ничего не остаётся и от нашего авторитета!
А — вызвать их сюда?
А — не пойдут?..
Выручил Гоц: он берётся их выселить, берётся! И тут же отправился.
А вот — требовала приёма какая-то кучка — „делегация от совещания о Красной гвардии”. (И попробуй их не принять!)
И теперь ещё с ними объясняться?
И что же за ничтожные всё дела.
Нет, не здесь было верное место Станкевича. Надо было — ехать спасать армию, стягивать эту немыслимую расхлябанность. С тех пор как в марте заговорили об институте военных комиссаров — он сразу почувствовал: метко придумано! это — поможет! И тогда же провёл через Исполком, но так и осталось записью в протоколе.
А быть комиссаром в армии — для него как и создано. Не то чтобы на военной лестнице не было достойнее его, но те все вкованы в армейский строй — а он уже вот тут, у социалистического руля, руки набил. А из Исполкома назначить военного выше него было некого. Вполне бы он поехал комиссаром армии, или даже фронта. Или даже в Ставку.
В Ставку! Как по гитарной струне, проводя по своей натянутой портупее, он угадывал, до чего ж он готов для этого назначения. И, неслышным поручиком всегда присутствуя в Ставке, он наедине с Верховным Главнокомандующим будет открывать ему, когда Исполнительный Комитет слушать неизбежно, а когда и не нужно.
Но хотя о назначении армейских комиссаров всё говорили, а всё что-то не собирались назначать.
Зато же вот на днях назначили комиссаров в штаб Петроградского военного округа — из недоверия к Корнилову, — да сразу не одного, а четверых: поручика Станкевича и трёх суетливых адвокатов — Соколова, Венгерова и Сомова, двое в солдатских шинелях.
419 
