200 
А – грозен.
Отец! За этим пойдут.
И фуражкой – два взмаха
= пушкам. Две пушки, уже готовы к бою, но
в глубине за деревьями, и облеплены усиленной
прислугой – чтоб выкатывать их на край леса.
Тут и Чернегу видим, он гол до пояса. Как наложенные,
как налепленные змеи плечевых мускулов,
а всё та же головка сыра с короткими усами,
но свирепая:
– Взяли, браты! па-катили!
Покатили! Покатили!
Хруст, лом, топот. И – отчаянный голос, его, не его:
– Беглый! А-гонь!
Ударили! И пулемёты наши, где-то близко. Уж сколько
есть, уж чем осталось.
Сзади, в спины,
= через крайние деревья видим: по мелкому
подлесью, промеж сосенок мелких
побежали наши, побежали.
Офицерики, конечно, впереди – и шашечками
поднятыми струят над головою -
жест беспомощный, совсем не опасный врагу, а для
своих: не отстаньте, ребята, мы же все заодно!
И рядом с бегущими.
= Не атака – а спотычка.
А кричат, что от “ура” осталось:
– А-а-а-а-а…
Тащат винтовки со штыками, но еле тащат, где уж
ими колоть!
Вот один – кувырк.
Убит? Нет, отдохнуть лёг за сосенным молодняком:
бегите уж без меня, я – весь, сожду судьбы и так.
И шашки офицерские – трепещут как подбитые,
сейчас свалятся.
Пулемётный тук.
= Падают наши! Ах, падают, винтовки роняют…
Как случилось? Одна штыком в землю воткнулась,
а прикладом качается, прикладом качается.
= Грохолец трогательно бежит, по лысине сзади
узнаём.
Неужели подобьют? Бежит!
= А ещё впереди, всех обогнав, – высокий
Первушин. Снова грозный,
на нас!
с усами страшными,
с винтовкой, штык наперевес!
И споткнулся
о низкую проволоку, незаметную.
= А из окопчика, из укрытия, навстречу
немец здоровый, штыком
подсадил
его, верхнего, страшного полковника!
Третья штыковая! Это надо же!
Рухнул полковник Первушин.
Пулемётами, пулемётами
= разрежается русская атака,
посеклась,
завернулась.
= И на краю леса озверённый кругломускульный
Чернега видит: уже не стрелять надо, а тикать.
И, вспрыгнув на пушечное колесо,
вывинчивает панораму, а по знаку его отнимают замки от орудий -
= и с ними побежали
все в лес,
в глубину! назад…
52
Сам генерал Клюев не был ни в голове корпуса, где Первушин, ни в арьергарде, где Софийский полк отбивался в стошаговом лесном бою, – он держался середины колонны, и путал, и метался, мотал её, от каждого заслона отворачивая. Кольцо окружения казалось ему неразрываемым, и некому было собрать полкорпуса на прорыв.
Остатки нашей артиллерии действовали сами собой: меняли позиции, стреляли прямой наводкой, где видели противника, при бегстве оттягивали орудия или покидали их. А тут ещё широкая болотистая речная полоса со многими канавами перегораживала русским путь там, где расступался грюнфлисский лес, и в этой болотистой низине тонула артиллерия, тонули обозы. И хотя по прямой уже видно было шоссе, и дойти до него было три версты, – уклонялись части опять на восток в сторону недостижимого Вилленберга, искали переход по сухому. Поток отступающих таял, каждый час исчезали куда-то не сотни, но тысячи. Беспорядочная толпа вокруг Клюева выкатилась на поляну близ Саддека, попала под перекрестный шрапнельный огонь, шарахнулась назад в лесок.
И тут – исполнилась чаша терпения единокомандующего окружёнными центральными корпусами. Во избежание напрасного кровопролития велел генерал Клюев поднять белые флаги – при двадцати батареях, протащенных, прокруженных черезо всю Пруссию! – и против восьми батарей противника. С рассыпанными десятками тысяч по лесам – против шести батальонов в этом месте.
Золотые слова: “во избежание кровопролития”. Каждый человеческий поступок всегда можно огородить золотым объяснением. “Во избежание кровопролития” – благородно, гуманно, что на это возразишь? Разве то, что надо быть предусмотрительным и во избежание кровопролития не становиться генералом.
Но – не оказалось белых флагов! Ведь их не возят по штату вместе с полковыми знамёнами.
Это было на поляне, близ выхода из лесу.
200 
