У меня подушки уже старые. Я их года три назад покупала. И одеяла. Пора менять.
А если обычный человек проводит в постели треть своей жизни, то я, значит, больше.
Анжела заинтересованно смотрела в окно.
Новенькая блестящая «девятка» («Жигули») в сопровождении джипа с охраной припарковалась около «Фреско».
С ног до головы в Doice&Gabbana, из нее вышел невысокий мужчина с челкой в стиле Адольфа Гитлера.
— Что это? Сережа свою Lamborgini на «девятку» поменял? — удивилась Анжела.
— Наверное, поспорил на что-нибудь или проиграл в карты, — сказала Катя.
Оказалось, что Сережа вместе со своим товарищем, известным предпринимателем, купили себе «девятки», чтобы познакомиться «с простыми девушками». Сережа поехал за «простыми девушками» к какому-то институту.
Сережа предпринял четыре попытки.
— Ну и что? — очень заинтересованно спросил Антон.
— Луры, — вздохнул Сережа, — и все хотят денег.
— А у того что? — не терял надежды наш товарищ.
— То же самое, — махнул рукой Сережа. Он выглядел таким разочарованным, что его хотелось пожалеть.
— Может, в метро? — предложила я.
Сережа вздохнул.
— Поеду на «Веранду», — сказал он, безразлично скользнув взглядом по экрану. «Челси» по-прежнему вел счет. — Там мои друзья ужинают.
Автоматчики из джипа профессионально прикрывали его от прохожих, пока он открывал ключом свои «Жигули».
— Гол! — громко прокомментировал Денис и заказал еще одну бутылку вина. — Ты не думай, — сказал он Сереге-официанту, — мы их считаем.
— Если бы вы их еще и сами приносили, — пробормотал Серега с интонацией Кота Матроскина из мультфильма.
— Мы их сами выпьем, — обнадежил Антон.
17
…пришлось сначала съесть все конфеты
Я нашла свои сережки. Они сладко лежали в конфетной вазе. Видимо, спрятанные там моей заботливой рукой.
Для того чтобы их найти, пришлось сначала съесть все конфеты.
Я схватила свой телефон так же быстро, как гаишник хватает свою дубинку, когда кто-то нагло едет прямо на красный свет.
— Вероника? — закричала я. Мне было смешно и страшно одновременно. — Ты меня убьешь, но я нашла свои сережки!
— Слава богу, — сказала моя подруга Вероника, — а то твоя домработница не колется.
Смысл ее слов до нас двоих дошел не сразу.
Я почувствовала себя ужасно виноватой.
— Слушай, а что там с ней сделали? — спросила я почти шепотом, как спрашивают дети, когда нахулиганят: «А что нам за это будет?»
— Ну, я не знаю подробностей… — протянула Вероника, видимо уже представляя, как она рассказывает эту историю своим подружкам. Начало, наверное, будет таким: «Никита донюхалась до чертиков…»
— Подробностей не надо, — перебила я.
И мне хотелось больше никогда и нигде не слышать ни про мою домработницу, ни про то, что с ней случилось.
Если к несчастью не относиться как к несчастью, то тогда никакого несчастья нет.
К сожалению, это хорошо получается только тогда, когда речь идет о других людях.
— Может, тебе стоит позвонить ей и извиниться? — спросила Вероника, специально действуя мне на нервы. Наверное, Игорь снова не ночевал дома.
— Конечно. — Я послушно согласилась. Неудивительно, что Игорь предпочитает оставаться у других женщин.
— Может быть, тебе дать ей денег? За моральный ущерб?
Это, конечно, хорошая, идея. Тогда и совесть мучить не будет.
— А сколько, ты думаешь? — спросила я.
— Не знаю. Дай штуку.
— Да. Надо. У меня сейчас, правда, с деньгами не очень…
— Тебе что, Рома не дает?
— Да я сама зарабатываю. Еще побольше, чем он.
Я повесила трубку. Отвратительная история.
Я рассматривала сережки у себя на ладони. Бриллианты действуют на меня успокаивающе.
«Теперь все буду убирать только в сейф», — решила я.
Я заставляла себя не думать о Тамаре. Дам деньги. Штуку. Только надо придумать — как? Сама звонить не буду. Не смогу.
Ну надо же было случиться такой истории!
Я снова позвонила Веронике.
— Слушай, а нельзя Борисыча попросить передать ей деньги? — проныла я в трубку.
— С ума сошла? Он не станет. — Потом Вероника решила пожалеть меня: — Ладно, я что-нибудь придумаю. Завези деньги.
— Окей! — Я сразу повеселела. Представила себе, как обрадуется Тамара. Тысяча долларов.
Мысленно я заставляла ее обрадоваться.
Я поняла, что устала. Больше не буду об этом думать. Все равно от моих мыслей никому легче не становится.