В этой ледяной гостинице моя свекровь хорошо сохранилась.
Она вернулась такая же веселая и заботливая, как уезжала.
Я придумала, как свекор может отблагодарить меня. Купить «Никиту».
Это решение не далось мне просто. На «Никиту» сейчас был спрос.
Я стояла у Машкиной могилы и объясняла ей, почему я так поступаю.
— Я ведь все сделала, как ты хотела, Маш. А теперь — хватит. Не мое это. Я лучше на Рублевке киоск прессы открою. А то в магазине не все издания. Про меня писала какая-то газета, а я ее даже купить не смогла. Представляешь?
Свекру «Никита» не нужна была, конечно. Но он купил бы все, что я попросила.
Приятно. Приятно было осознавать, что такое отношение я честно заработала. И он поговорил с Ромой. Насчет Артема.
— Позвони ему, — сказал свекор.
Рома сказал: «Алле», и мое сердце ухнуло, как машинка на американской горке.
Я не выясняла с ним отношений, не кричала, не плакала, не грозила и не умоляла. Говорила спокойно и по делу. Когда повесила трубку, была собой абсолютно довольна. Только на одну минуту пожалела, что не поинтересовалась, не мог ли он себе девушку посимпатичней найти.
Рома обещал позвонить в школу и посоветоваться, когда лучше забрать сына. И заказать мне билет. На самолет «Москва — Лондон», бизнес-класс.
***
Анжела приехала ко мне в офис. Помочь собрать какие-то вещи. Бумаги. Папки. Передать это все новому владельцу.
Секретарши не было.
— Ты не говорила ей? — спросила Анжела.
— Не успела еще.
— А что Рома?
Я пожала плечами:
— Наверное, со своей малолеткой.
— Знаю я эту тему. Решил: возьму себе молоденькую, которая ничего не видела, ничего не знает. Воспитаю под себя, такой, как мне надо. И проведу с ней спокойную старость. Скучно.
— Ему, наверное, не скучно.
— Не скучно ему с тобой было.
Мы одинаково усмехнулись. Шкодно.
Дверь была открыта.
В проеме образовалась секретарша. Как фантом. Увлеченные беседой, мы не заметили ее приближение.
— Хочу вас предупредить, — заявила она, — через полгода я ухожу в декретный отпуск. Чтоб не говорили потом, что я обманывала. Хотите — сразу увольняйте.
Мы с Анжелой завизжали одновременно. Она довольно улыбалась, слушая наши поздравления.
— Какой срок? — Я посмотрела на ее абсолютно плоский живот.
— Пять недель. — Секретарша положила руку на живот характерным жестом всех беременных.
— Кого хочешь? — Я была так довольна, словно это я жду ребенка, а не секретарша.
— Мальчика. — Она застенчиво улыбнулась.
Повернулась к Анжеле:
— Футболиста.
— От кого? — настороженно спросила Анжела.
Я почуяла беду, как животные чувствуют приближение грозы.
— От Дениса, — ответила секретарша с вызовом.
Я замерла.
— А… — протянула Анжела. И почти зевнула: — Ну, так успеешь аборт сделать.
— Нет.
— Да, киска, да! — Анжела подошла к бару, взяла бутылку вина. Последнюю.
Это была не Анжела. Я смотрела на нее, не в состоянии отвести взгляд. Я могла ожидать от своей подруги чего угодно: слез, истерики, бутылка об стену или даже об голову секретарши, но вот такого холодного спокойствия; такой насмешливой высокомерности…
— Ты ведь знаешь, какая история произошла с Антоном, — продолжала Анжела, слегка растягивая слова, — только потому, что он переспал с кем не надо? Хотя, конечно, в тюрьме лесбиянок любят. Знаешь, как тебя будут называть?
Анжела улыбалась так, словно только что внесли праздничный торт со свечами.
— Ковырялкой.
Секретарша смотрела на нее исподлобья.
С ненавистью.
— Иди подумай. Только не уходи пока.
Анжела отпустила ее истинно царским жестом.
— Нормально? — произнесла я слово, которое можно смело употреблять во всех ситуациях.
Анжела уже набирала номер телефона. Лицо ее постепенно краснело, глаза наливались слезами. Губы трогательно задрожали.
Я приготовилась к сцене ревности.
— Пап, — произнесла она в трубку дрогнувшим голосом, и я в который раз убедилась в том, что недооценивала свою подругу, — я хочу умереть!…
Она прерывала рыдания только для того, чтобы обрисовать папе сложившуюся ситуацию.
— Ну, что? — спросила я, когда Анжела положила телефон на стол таким жестом, каким в голливудских фильмах кладут руку на Библию.
— У него какое-то совещание. Но он сейчас приедет поговорить с ней.
Она была похожа на несчастную обиженную девочку. Бокал в ее руке казался фарфоровой куклой.