176 
Она и молчала. Затаилась.
Гринь потупился, пережидая острый приступ тоски; спустя секунду на плечо ему опустилась теплая ладошка:
– Тебе грустно?
Ладошка – Гринь накрыл ее своей рукой – была четырехпалая.
– Ты не плачь…
Тонкие руки кольцом обвились вокруг шеи. Гринь задержал дыхание – от братика пахло колыбелью. Домом пахло, матерью.
– Ты чего, паря? – Он через силу улыбнулся. – Запорожец не плачет! Хоть его на шматки режь – а он только смеется да люлькой пыхтит.
Сотникова хмыкнула. Мацапура радостно оскалился:
– А ведь верно!.. Ну, братчики-сестрички, за вечерю!
Ни дать ни взять, короткая передышка на жнивах. Гриню помнилось – собираются жнецы, каждый достает из-за голенища ложку, каждый усаживается на свое место; ах, какой он вкусный, вечерний кулеш, с салом, с солью…
Кусок не шел в горло. Напротив давилась кулешом сотникова; пан Мацапура самолично съел чуть не все содержимое закопченного казана, а потом подтащил к костру пленную ведьму. Взял свою шаблю – Гриню показалось, что голова ведьмы Сало сейчас отделится от тела, но Мацапура всего лишь освободил пленнице рот.
– Кушай, красавица.
Сало жадно выхлебала два ковша воды и съела несколько ложек каши. Все это время Мацапура держал клинок наготове – хотя ведьма, скорее всего, уже и не могла говорить колдовские слова. Губы распухли, язык онемел.
Кто же толмачить будет, когда в город приедем?!
Гринь удивился этой своей мысли. Он не собирался ни в какой город. Эх, умела бы сотникова бегать! А так – на закорках тащить ее…
…Если Мацапура спрячет нож, он, Гринь, зубами перегрызет веревки на ведьме. И они убегут. Мацапура с ребенком на руках не догонит их…
Потому что братика они бросят. Оставят людоеду на растерзание.
Догорал костер.
Мальчонка прикорнул у Гриня на коленях, и Гринь боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его.
* * *
Он не спал – лежал под телегой, слушая темноту. Братик, заботливо укутанный одеялом, посапывал сверху, на телеге. Тлели угли в догоревшем костре.
И Ярина Логиновна – он знал – не смыкала глаз.
Оба ждали, пока Мацапура уснет. Ночь длинная.
Правда, ведьма Сало тоже думала, что пан спит. А вот промашка вышла…
Шорох. Поднимается грузная тень. Сам зацный и моцный поднимается. Не спится душегубу!
Гринь перестал дышать.
Дикий Пан подошел к телеге. Гринь слышал, как он поправляет одеяло на спящем ребенке. Еще и бормочет в усы – миролюбиво так бормочет, почти нежно.
Потом переступает через угли. Идет туда, где оставил связанную ведьму.
Тьма.
Скрип разрезаемой веревки. Возня. Глухой стон женщины, у которой заткнут рот. Снова возня, невнятное бормотание, а потом мерное уханье – как будто зацный и моцный дрова рубит.
Заворочался сонный братик. Посыпалась из щелей солома. Гринь на четвереньках выбрался из-под телеги. Темнота – глаз выколи. И ни камня под рукой, ни ножа.
Его нерешительность все погубила. Кинулся бы сразу, огрел бы занятого пана каблуком по затылку – авось, все и изменилось бы, по-другому бы обернулось.
Минута промедления – и вот уже поздно. Снова застонала Сале, а пан приглушенно взвыл, деликатно так, видимо, боясь разбудить ребенка. И тут же, отдуваясь, поднялся.
Темнота.
Зацный и моцный отдышался. Заново связал Сале, на этот раз не издавшую ни звука. Грузная тень на секунду заслонила собой тлеющий костер – пан поворошил угли, постоял, прислушиваясь.
Из пятерых людей у костра спал сейчас только ребенок. Ярина – Гринь знал – обмерла на своей рогожке и тоже боится, и тоже ждет, когда чортяка уляжется наконец.
Будто вняв Гриневу страстному желанию, Мацапура громко зевнул. Побрел на свое место, завернулся в одеяло, поворочался, стих.
Умиротворенно трещали сверчки. Гринь медленно распрямил затекшие ноги. Теперь надо обождать.
Пахло степной ночью. Мало он их видел, таких ночей? Когда пение сверчков заглушается здоровым храпом притомившихся за день хлопцев, и громче всех выводит носом дядька Пацюк, и висит посреди неба вечная дорога – Чумацкий шлях…
Кажется, только на секунду прикрыл глаза – а в мире неуловимо что-то изменилось. Холоднее сделался ветерок; еще час – и небо начнет светлеть.
– Чумак… – еле слышно позвали из темноты.
Ярина.
Пора!
Гринь вскочил было, но тут же опустился опять. Притаился.
Потому что Дикий Пан все еще не спал. Ворочался, давя боками толстое одеяло. Подминая под себя росистую траву.
176 
