44 
– Она сама пришла ко мне в камеру. Сначала я решила, что это ты, я даже глаз не подняла, пока она не оказалась со мной нос к носу, а позади нее стояла Джейн с ножом.
– Да, тебе еще многому предстоит научиться… – Но Салли не могла не оценить сметливости девушки, успевшей нацарапать на листке имя Бренды. – Ты в порядке? – Она хотела знать, как далеко зашло дело, но Грейс молчала, и Салли взглянула на Луану.
– Девочка в порядке. Просто ошалела, но в порядке. Они не успели наделать дел. Бренда чересчур нанюхалась «дури», чтобы напакостить ей всерьез.
За годы, проведенные за решеткой, они вдоволь насмотрелись на девочек, изнасилованных и покалеченных на всю жизнь при помощи бейсбольных бит или ручек от метел. Луана все еще сердилась на девчонку за то, что та втянула Салли в это грязное дело. Луана настояла, что разобраться должна она сама, и приказала Салли в случае ее долгого отсутствия сообщить о случившемся охране. Луана беспокоилась за подругу. Они были вместе вот уже много лет, и никто их пальцем не трогал – ведь братья Луаны навещали сестру время от времени. Двое из них жили в Иллинойсе, один – в Нью-Йорке, еще один – в Калифорнии. Все четверо были освобождены из тюрьмы условно, но все знали, кто они такие и на что способны, если их разозлить. Даже Бренда с товарками не смела перечить им, не задевала она и Луану с Салли. И вот теперь Грейс под их защитой.
– Что ты им сказала? – спросила Салли у Луаны, когда они шли по направлению к камере.
– Что она теперь наша. – Луана злобно сверкнула глазищами в сторону Грейс. Она уже велела Салли приглядывать за девчонкой. Малышка еще такая зеленая, что может натворить дел. Луана не скупилась на тычки и оплеухи, пока они шли по коридорам, и Грейс заплакала. Она к тому же знала, что новый ингалятор может получить лишь завтра утром, а дышать ей было очень тяжело.
– Мне начхать, что ты испугана, что тебе плохо… – говорила Луана со страшной гримасой убийцы. – Ежели ты еще раз втянешь в дерьмо Салли, я убью тебя! Не смей больше оставлять ей записок, не смей рассказывать, кто тебя обидел… И не беги к ней жаловаться, что ты заболела или что тебя ущипнули за жопу в столовой! Если возникнут проблемы – дуй прямиком ко мне. Я не знаю, за что тебя сюда упекли, да и знать не желаю. Но одно могу сказать тебе: ты угодила сюда явно не от большого ума, и ежели быстренько его не наберешься, то сдохнешь, поняла? Шевели мозгами, ясно? А пока что делай все, что велит тебе Салли. И если она прикажет тебе вылизать языком пол или вычистить бровями отхожее место, ты это сделаешь, и дважды ей повторять не придется. Тебе ясно, салага?
– Да, да… и спасибо вам… – Грейс чувствовала, что теперь ей ничто не грозит. Салли ей это уже доказала. И отныне, если она будет беспрекословно слушаться, они защитят ее. Им ничего от нее не надо – ни денег, ни секса. Они просто жалели девочку, понимая, что она из другого мира.
С этого дня все переменилось. Никто не досаждал Грейс, более того, к ней относились даже уважительно. Ее не задевали, не подсмеивались над ней – все вели себя так, словно ее вообще не существует. И Грейс, словно сомнамбула, брела сквозь джунгли, кишащие львами, змеями и аллигаторами. Единственными ее подругами были Салли и Луана.
В тюрьме Грейс стала религиозной. И астма мучила ее куда реже, чем прежде. Грейс начала заочно учиться в местном колледже, поступив к тому же на двухгодичные курсы секретарш, надеясь, что это поможет ей потом подыскать работу в Чикаго.
Даже Дэвид нашел в ней перемену. В очередной раз навестив Грейс, он заметил, что на нее снизошли спокойная уверенность и странный покой. Именно это помогло ей философски отнестись к невеселому известию, что апелляция отклонена и ей придется отсидеть полный срок. Прошел уже год со дня вынесения приговора, и Дэвиду невыносима была мысль о новом поражении, но Грейс выслушала его очень спокойно. Именно она утешала его, когда он почти что рвал на себе волосы, сокрушаясь, что снова подвел ее. Она твердила, что в этом нет его вины, что он сделал все, что мог… А ей придется провести тут всего лишь еще год – и все. Слова ее глубоко тронули Дэвида, но и больно ранили его. Он навещал ее все реже – каждая встреча с ней словно обжигала его, ему было совестно перед этой девочкой. Он все еще бредил ею. Она так красива, так чиста, так молода, столько выстрадала за свою недолгую жизнь, и как бы ни было ему больно, но не в его власти было что-либо изменить. Он чувствовал себя жалким, беспомощным, он злился. Порой он спрашивал себя, что было бы, если бы дело с апелляцией выгорело. Может, он набрался бы храбрости и заговорил с ней о любви. Но теперь он не имел права открыться ей, а Грейс явно не подозревала о его чувствах.
44 
