Глава 8

Свенсоны не оставляли надежды уговорить Грейс стать фотомоделью, но неожиданно она стала личной секретаршей Шерил со значительной прибавкой жалованья. Супруги Свенсоны говорили даже, что на самом деле агентством руководит Грейс. Она была расторопна, организованна, умна и на редкость уравновешенна. Она знала лично всех девушек, сотрудничающих с агентством, и большинство мужчин. Все обожали ее. И дома дела шли великолепно. Бригитта возвратилась из Токио, но объявила, что теперь станет жить вместе с другом-фотографом. Элисон уехала в Лос-Анджелес, где получила маленькую роль в фильме. А Дивайна процветала в Париже. Остались лишь Марджори и Грейс, а Мирей вот-вот собиралась переехать к своему последнему возлюбленному. Но стоило двум девушкам съехать, как тотчас же появились две новые соседки. Под Рождество Марджори торжественно объявила о своей помолвке. Но найти компаньонок для Грейс вовсе не было проблемой. Девушки постоянно приезжали в Чикаго, стремясь стать фотомоделями, и им надо было где-то жить.

Луис Маркес регулярно навещал ее. И не реже Раза в месяц он заставлял Грейс сдавать на анализ мочу.

Но даже следа наркотиков не было выявлено ни разу, что глубоко разочаровывало Маркеса. С присущей ему низостью он жаждал смешать ее с грязью, раздавить, уничтожить.

– Что за дерьмо этот коротышка! – заявила Марджори после того, как офицерик заявился сразу же после Рождества, чтобы поглазеть на новых соседок Грейс. – У твоего отца на редкость неопрятные друзья! И жутко противные, – прибавила она, злясь на Маркеса за то, что он лапал ее за попку, делая вид, что тянется за пепельницей. От него несло куревом и потом, к тому же он с ног до головы был одет в синтетику. – Почему ты не попросишь его испариться? – спросила она, содрогаясь от отвращения, когда он наконец убрался восвояси. – После его визита всякий раз хочется принять ванну.

Грейс больше всего на свете хотела бы попросить Маркеса никогда больше не приходить, но у нее не было выбора. Ничего, еще девять месяцев – и весь этот кошмар кончится.

В марте Свенсоны предложили Грейс поехать с ними в Нью-Йорк, и ей пришлось солгать, что она не может. Она даже ходила к Маркесу за разрешением, но он с видимым наслаждением ей отказал. И пришлось Грейс врать Свенсонам, что у нее неотложные дела в городе. Она была раздосадована тем, что не удалось поехать, хотя дел у нее действительно хватало. Она по-прежнему ходила в клинику трижды в неделю. Там она регулярно виделась с Полом Вайнбергом, и отношения у них были прекрасные, но она уже знала, что он поставил на ней крест и завел серьезный роман с одной из молодых сиделок.

Шерил Свенсон все время порывалась познакомить ее с кем-нибудь, но Грейс по-прежнему не интересовала эта сторона жизни. Она слишком боялась, слишком была травмирована всем происшедшим с ней. Любая встреча с молодым человеком живо напоминала ей об отце и обо всех ужасах пережитого.

Но вот в июне… Именно тогда в агентстве появился Маркус Андерс – он пришел повидаться с Шерил и поговорить о делах. Он был, пожалуй, самым привлекательным из всех мужчин, которых когда-либо видела Грейс, – с густейшими светлыми волосами, мальчишеской улыбкой и веснушками. Он выглядел одновременно и мужчиной, и мальчишкой. Грейс даже сначала подумала, что он фотомодель.

Он только что приехал из Детройта, и его рекламные фотографии произвели впечатление на Шерил. Он уже долгое время занимался этим и подумывал о работе в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке, но решил взбираться на вершину постепенно, что было весьма умно с его стороны. Он был очень уверен в себе и обладал потрясающим чувством юмора. Он даже пококетничал с Грейс, выйдя от Шерил, и расспросил ее, где тут можно снять квартиру. Она посоветовала ему обратиться в несколько агентств, потом представила девушкам. Но похоже было, что они ничуть его не заинтересовали – уж моделей-то он перевидал на своем веку великое множество. Его заинтриговала Грейс, и, уже уходя, он спросил разрешения поснимать ее, «просто так, для забавы». Но она лишь засмеялась и отрицательно покачала головой. Ей уже не разделали подобные предложения, но они не интересовали ее, и теперь ничто не переменилось.

  62