47 
— Мне казалось, я забыл его. О господи! Так ты все продумал, всех обманул. Ты велел мне унести эту биту.
— Я саданул твоим зонтом по дереву и вымазал его в крови. Не забывай, тебя там вовсе не было.
— Но… Ох, Лук, какой ужас! Ладно, ладно, я понимаю. Но он-то ни в чем не виноват, почему ты ударил его?
— Он стал непрошеным свидетелем. Помешал мне в один из самых главных моментов моей жизни, возможно, в самый главный момент. Думаю, я ударил его исключительно в порыве ярости. Естественно, я не собирался убивать его, просто в руках оказалась эта тяжелая штуковина. Спасибо, кстати, что ты принес ее обратно. Спасибо и за то, что унес ее, уж если на то пошло.
Лукас развернул бумажный сверток, положенный Клементом на стол. Клемент подался вперед. Он вновь увидел злосчастную бейсбольную биту, ту самую, что играла решающую роль в «Собачках», игре значительно более жестокой, чем представлялось их матери, которой Клемент не смел показывать свои синяки и кровоподтеки. Вспоминая детство, Клемент понял, что Лукас придумал всю эту игру просто для того, чтобы иметь возможность помучить младшего брата. В те давние времена, однако, она действительно казалась просто игрой, окрашенной поначалу обаянием тайны. Лукас придумал правила, по которым он имел право считаться отбивающим мяч игроком. В редких случаях, когда бита доставалась Клементу, в силу вступал другой набор правил. Однажды Лукас решил усовершенствовать биту, выдолбив в ней дыру и залив туда расплавленный металл, полученный из оловянных солдатиков Клемента. Вскоре после этого, когда Клемент наконец осмелился отказаться от игры, Лукас согласился с таким решением, вероятно сообразив, что серьезная травма брата могла развеять миф об их взаимной дружеской привязанности, который он благоразумно предпочитал хранить. В сущности, как позже понял Клемент, жизнь нередко создает подобные мифы, но их обман очень трудно распознать, если в них содержится доля правды. Порой их игра вовлекала обоих. Клемент упорно восхищался братом, искренне любил его, и, вероятно, именно эти чувства побудили Лукаса сыграть ту роль, которую Клемент так удачно подкинул ему. С удовольствием (и не только в детстве) Лукас всячески дразнил Клемента и, казалось, с одобрением относился к его сообразительности и спокойным ответным реакциям. Так это представлялось Клементу. Кроме того, он убедил себя, что сущность их взаимоотношений является тайной, которую ему, во всяком случае, полагалось хранить. И вот сейчас Клемент и Лукас в полном молчании уставились на орудие убийства. Потом они взглянули друг на друга. Лукас вздохнул. Клемент направился обратно в темный конец гостиной и вновь опустился на стул возле книжного шкафа.
— Да, но он же не угрожал тебе, — заметил Клемент. — Разве он пытался напасть на тебя, украсть твой бумажник, как говорилось в суде… Или еще что-то в этом роде?
— Он пытался помешать мне убить тебя. И преуспел.
— О… боже… ты уверен?
— Конечно. Он бросился ко мне и хотел схватить меня за руку. По-моему, даже произнес: «Нет, нет!»
— Значит, он не собирался нападать, не собирался грабить тебя, а пытался остановить. Но разве он не сообщил, что имелось оружие нападения?
— По-видимому, этому помешал мой адвокат. Сам я заявил лишь, что мне показалось, будто он хочет напасть на меня. И добавил, что, возможно, у него и не было преступных намерений. Пресса, общество и моя незапятнанная репутация довершили остальное. У меня не было никакого видимого мотива убивать его. Версию о превышении мной меры самозащиты вскоре отклонили. Один из врачей, правда, усомнился в том, что я нанес такую травму обычным зонтом, но на его слова никто не обратил внимания.
— Но тебя же, наверное, спросили, что ты делал в таком странном месте? Не сказал же ты, что решил поискать там светлячков?
— Я решил, что светлячки слишком запутают дело. Просто сказал, что меня внезапно потянуло на природу.
— Возможно, его, беднягу, тоже… Подумать только, какое несчастье свалилось на того невинного парня. Ведь он даже не пришел в сознание, чтобы рассказать свою версию событий. Но кто же он все-таки такой?
— Не знаю.
— Ты подразумеваешь, что тебе не хочется знать. Мы тоже ничего не выясняли. Мы даже не ходили на судебные заседания.
— Я ценю вашу деликатность. Да. Мне ничего не хотелось знать, адвокат приглашал меня в суд только в случаях крайней необходимости, а сам я не проявлял интереса к ходу следствия и мнениям газетчиков. По-моему, он был связан с какой-то торговлей. Не помню, чтобы в суде упоминали о его семье.
47 
