25 
Она просыпалась в полуподвальной комнате вместе с двумя соседками ровно в шесть тридцать, по сигналу общего подъема. Каждый раз Мэри пробуждалась в испуге, поспешно собирая воедино разметавшиеся во сне чувства. Она одевалась одновременно с Труди — остролицей разведенкой, заядлой курильщицей, — и они вместе присоединялись к очереди в ванную комнату. Вторая соседка, Хани, апатичная юная шведка, оставалась валяться и постанывать в кровати и уже позже поднималась в столовую на общий завтрак. За ними с небрежной суровостью наблюдала миссис Пилкингтон, надзирательница родом с Цейлона, которая питалась за отдельным столом. Ее муж, тщедушный мистер Пилкингтон, второй надзиратель, в это время обычно уже вовсю корпел над бумагами в душном своем кабинетике рядом с главным входом. За любую провинность девушек выставляли на улицу. Завтрак стоил шестьдесят пенсов, так что Мэри ограничивалась чаем.
— Ты так ослепнешь, дорогуша, как пить дать ослепнешь, — уверяла Труди.
— Я не ослепнуть, — моргая, бормотала Хани.
— А я тебе говорю, ослепнешь. Все не можешь успокоиться, а? Не может. Стопудов еще раз быстренько поупражняешься в любимом деле перед уходом. Так, наспех, без изысков, просто для порядку…
— Говорить, полезно.
— Кто говорит-то? Все эти твои книжонки, сборники рецептов по самоудовлетворению?
— Нет книжонки. Говорить, трогать себя хорошо.
— Да неужто?
— Есть хорошо для расслабляться.
— И с чего бы это тебе расслабляться, милочка? Где это ты перенапрягаешься? Да ведь ты только и делаешь, что валяешься целыми днями да мастурбируешь почем зря.
— Мне нужна работа, — встряла Мэри. — Как найти работу?
— Ах, нам понадобилась работа? — оживилась Труди, разворачиваясь к Мэри, медленно кивая и покачивая в такт ногой. — Ясен перец. И каково же ваше призвание, досточтимая Мэри? Чем вы раньше промышляли?
— Пока не знаю, — ответила Мэри, которая сама частенько задавалась этим вопросом: что она делала, пока не потеряла память.
— Ну и народ… — фыркнула Труди.
Ее раздражало, что Мэри такая красивая. Не то что она. Собственную невзрачность Труди считала причиной всех неудач. Мэри часто наблюдала, как Труди смотрит куда-то в пустоту из окна спальни, а на ее вытянутом лице написано страдание. Мэри догадывалась, о чем она думает. А думала она примерно следующее: если бы только я могла обменять свои первоклассные мозги хоть на какую-никакую завалящую сексапильность. Эх, вот тогда бы я задала им жару… Мэри считала, что люди, может быть, и правы, жалуясь на подобные невзгоды. Но она не была до конца в этом уверена. Можно ли что-нибудь изменить? Наверное, так. Не могут же люди лишь попусту тратить время.
Хани тоже была очень даже привлекательная, так что когда она сказала: «Я теперь идти» и пошла прочь, прихватив с собою чашку и блюдце, Труди громко сказала ей вслед:
— Еще раз поработаем на скорую руку, ась? Смотри, мозоли не натри, ненасытная ты наша. Тупица отмороженная, — добавила она, уже обращаясь к Мэри, — Удивительное созданьице. Затрахала себя до изнеможения. Сечешь, ведь она задрочила себя до смерти.
— Мне нужна работа, — настаивала Мэри, — Хочу заработать немного денег.
— Крепись, дорогуша, — ответила Труди. Она, прищурившись, взглянула на Мэри, — На работу, знаешь ли, уходит время.
— Понимаю, — ответила Мэри.
Девушки были обязаны очистить помещение к девяти утра. И до двенадцати обратно уже не пускали. Когда в карманах пусто, время на улице тянется очень медленно. Растягивается в вечность. Через проволочную ограду Мэри наблюдала, как в лучах солнца играют дети. Ребятишки все время шумели и беспомощно барахтались. Мэри разглядывала бочкообразных домохозяек, плетущихся со своей ношей из одной лавки в другую. Они угрюмо набирали продукты до тех пор, пока почти уже не могли передвигаться, несчастные мученицы собственных кошелок. Она наблюдала за мужчинами, праздно толкущимися вокруг букмекерских контор или возле еще закрытых пабов. Мужчины вертели головами, живо жестикулировали — заняться пока им было особо нечем. В пересохшей сточной канаве лежал, высунув язык, здоровенный пес. Цепочки муравьев сплетались с узорами трещин неровной мостовой. Белым небесным толстушкам были по душе такие деньки. Они все до единой вылезли на прогулку.
Мэри искала работу. Непонятно было только, надо ли куда-то ходить или лучше стоять на месте, если хочешь ее найти. Куда все эти работы попрятались? Кто их раздает? У нее была уйма времени на продажу, но она не знала, желает ли кто-нибудь его приобрести. Она размышляла о работах, которыми, как она видела, занимались другие люди, и о разновидностях сбываемого ими времени. Все они были хозяевами своих секретных знаний и умений. Бакалейщик за прилавком, ломящимся от продуктов, ловко сворачивал бумажные пакеты и управлял дергающимся механизмом-сороконожкой, который поставлял ему деньги. Однако помимо времени он продавал продукты, уложенные штабелями, наподобие боеприпасов. Кондуктор автобуса, уверенно хватаясь за поручни, продирался сквозь рабочий день, выкрикивая известия о своем продвижении, отматывая дорогостоящую бумажную ленту из штуковины, висящей рядом с кошелем, полным денег. Но помимо времени у него был автобус, на пару с сидевшим впереди мужчиной, и проезд, который они продавали. Кто платил дворнику за его согбенную спину? Мусорщикам-гладиаторам с их метлами и совками, похожими на копья и щиты? Полицейскому за его прибыльную спесь? А ведь всем им кто-то платил. И только бродяги транжирили свое бесценное время… Блуждая по улицам, Мэри часто смотрела вверх на сияющие ущелья и с чувством собственной отгороженности изучала людей за высокими стеклами окон, поглощенных своими высокими работами.
25 
