Особенно,... 
62 
Уехали угольщики. Настал май. Попробуйте-ка вы, поэты, воспевающие цветочки, питаться ими. Есть, есть такие, что это умеют, я умею, ты и еще кое-кто, а остальные бездельничают, неделями к работе не притронутся, болтаются без толку, пока хлеба не созреют — где-то пораньше, где-то позже, — сегодня жать пойдете вы, а остальные подождут — привязана коза к столбу и всю траву вокруг уже объела. Но вот подошло время. Что платить будете, спрашивают батраки на площади, а управляющие прохаживаются вдоль разоруженных батальонов — серпы они дома оставили, а молот не наш инструмент — и говорят, прогуливаясь либо остановившись да пальцами в кармане куртки поигрывая: Как у других, так и у нас, сколько другие заплатят, столько и мы. Старая песня, еще во времена королей так говорилось, и республика тут ничего не изменила, что толку, короля убрали, президента посадили, а зло-то в других династиях: Ламберто родил Дагоберто, Дагоберто родил Алберто, Алберто родил Флориберто, а потом пошли Норберто, Берто, Сижисберто, и Адалберто, и Анжилберто, Жилберто, Ансберто, Контраберто, удивительно, что у них у всех такие похожие имена, да и что за важность, кого как зовут, — хозяин латифундии, вот тебе и весь сказ, потому управляющий имен не называет, просто говорит «другие», никто и не спросит, что за другие, это только городской человек по наивности может спросить.
Ну так сколько же? Но управляющий уперся: Сколько другие дадут, вот и замкнулся порочный круг, игра в прятки продолжается: я спрашиваю, ты не отвечаешь. Отправляйтесь работать, там видно будет. Почти теми же словами говорит муж жене: Пойду работать, а там видно будет, а она подумает или вслух скажет, хотя лучше бы она промолчала, потому что слушать такое больно: Спасибо, хоть работу получил, и в понедельник все деревенские уже в поле, делают дело на совесть да друг друга пытают, сколько заплатят, сколько не заплатят, и никто ничего не знает, а у тех, у другого хозяина, что за работу положат, да я уже спрашивал, тоже ничего не знают, так и идет до субботы, в субботу управляющий наконец объявляет: За день полагается столько-то, а всю-то неделю они работали и не знали, что им за труд заплатят, вот вчера еще жена спрашивала: Ну теперь-то ты знаешь, а он ей неохотно, со злостью: Не знаю, отвяжись ты от меня, а она: Да я-то что, вот только булочник долг спрашивает, — ох уже эти разговоры бедняков! И торг продолжается: Так мало! Ничего не могу сказать, если другие прибавят, и я заплачу. Сплошное притворство, все мы это знаем, но сговорились Ансберто и Анжилберто, Флориберто и Норберто, Берто и Латифундия — этим все сказано.
* * *
Каждый год, в определенное время родина призывает своих сыновей. Сказано это высокопарно, ловко скопировано с тех воззваний, что пишутся, когда в опасности оказываются родина или те, кто говорит от ее имени, когда становится необходимым для целей тайных или явных продемонстрировать, что все мы одна семья, все мы братья, не делая различий между Каином и Авелем. Родина призывает своих сыновей, зовет, зовет, и ты, который до сего дня ничего не стоил, не имел ни куска хлеба, чтобы утолить голод, ни лекарства, чтобы подлечиться, ни знаний, чтобы вырваться из невежества, ты, сын этой матери, которая тебя ждала с тех пор, как ты родился, видишь свое имя на двери жунты, читать ты не умеешь, но кто-то грамотный показывает тебе указательным пальцем на строку, по которой извивается черный червяк, теперь ты будешь знать, что червяк этот — ты и твое имя, написанное писарем призывного пункта, а офицер, который тебя не знает и нужен ты ему только для списка, поставил под твоим и свое имя, червяка еще более закрученного и неразборчивого, — ты так и не узнаешь, как зовут этого офицера. Теперь ты не можешь убежать, родина смотрит на тебя пристально, гипнотизирует тебя, не хватало только, чтобы ты опозорил память наших предков и первооткрывателей. Тебя зовут Антонио Мау-Темпо, и я жду тебя с тех пор, как ты родился, сын мой, ты должен знать, что я мать любящая, и, если все эти годы я не обращала на тебя особого внимания, ты простишь меня, потому что вас много и смотреть за всеми я не могу, я была занята воспитанием офицеров, без них же нельзя: они должны командовать тобой, а ты должен научиться маршировать на два счета: левой-правой, направо, налево, стой, и с оружием обращаться — поосторожнее с казенной частью, ты, деревенщина, да гляди, куда пальцы суешь, о, мне сказали, что ты не умеешь читать, я поражена, значит, я не устроила начальных школ в стратегических пунктах, лицей-то при твоей жизни тебе ни к чему, так ты говоришь, что не умеешь ни читать, ни писать, ни пересказывать, работу ты мне задаешь, Антонио Мау-Темпо, ладно, в казарме подучишься, не нужны мне под моими знаменами неграмотные сыновья, а если ты потом перезабудешь все, чему я велю тебя выучить, то не моя вина, а просто ты осел, чурбан и деревенщина, по правде сказать, полно у меня в войсках таких болванов, слава богу, хоть ненадолго, кончишь службу и вернешься к своей работе, а захочешь другую, такую же тяжелую, это я тебе устрою.
62 
