Особенно,... 
67 
Все свои мысли высказали, а теперь сидят неподвижно, словно статуи, и ждут, что скажет велосипедист, что он говорить будет, что он уже говорит. Сначала он обращается ко всем сразу, а потом по отдельности беседует с Франсиско Петингой, с Жоаном дос Сантосом, покороче — с Сижизмундо Канастро, а с Жоаном Мау-Темпо у него разговор долгий и непростой — надо проложить в будущее дорогу, нет, точнее будет сказать, мост: ведь пройдет он над страшной пропастью, и только от его надежности будет зависеть безопасность людей и частных грузов. Разговора нам отсюда не слышно, мы только жесты видим, вся суть в словах, в том, как они произносятся, какими сопровождаются взглядами, но с такого расстояния не различишь даже яркие голубые глаза Жоана Мау-Темпо. Нет у нас зоркости того сокола, что кругами парит сейчас над дубом, иногда спускаясь на ослабевших токах воздуха, а потом, неторопливо взмахнув гибкими крыльями, снова взмывает ввысь, чтобы одним взглядом охватить близкое и далекое, безмерные просторы латифундии и имеющее пределы терпение.
Разговор окончился. Первым прощается велосипедист, а потом, словно брызнувшие во все стороны лучи солнца, расходятся по своим дорогам и остальные, сначала они бы могли еще видеть друг друга, если бы оборачивались, но они этого не делают — это тоже правило, — а потом скрываются, точнее, не скрываются, а их скрывают низины или заслоняют гребни холмов или просто тают очертания их фигур вдалеке, и тем быстрее они исчезают, что глаза невольно прищуриваются из-за холодного ветра, хотя человеку надо видеть, куда он ступает, нельзя тут ходить не глядя. Сокол испускает громкий крик, отдающийся под небесным куполом, и улетает на север, а перепуганные ангелы, толкаясь, кидаются к окну… и никого не видят.
* * *
Люди меняются, растут, растут и женщины, все в них растет: тело и потребности, растет желудок, чтобы не отставать от голода, раздаются чресла, чтобы вмещать желание, и у Грасинды Мау-Темпо груди теперь стали словно две круто вздымающиеся и мягко опадающие морские волны, но все это сантименты, песенки про любовь да про друга милого, а ведь что для ее рук, что для его — мы говорим о Мануэле Эспаде, изменчивости чувств они не ведали, напротив, были стойки в своей верности: уже три года прошло — так вот, для их рук то находилась работа в латифундии, то ее не было, мужчина там трудится или женщина — почти все равно, только плата разная. Мама, я хочу выйти замуж, сказала Грасинда Мау-Темпо, у меня уже есть приданое, конечно немного, но должно хватить, чтобы мы с Мануэлем Эспадой легли в нашу с ним постель, чтобы стали мы в ней мужем и женой, чтобы я принадлежала ему, а он — мне, точно всегда так и было, немного я знаю о том, что случилось до моего рождения, но в крови у меня живет память о девушке, которой у источника Амиейро овладел мужчина с голубыми, как у нашего отца, глазами, и я знаю, что из чрева моего должен выйти сын или дочь с такими же глазами, а почему это так, я не знаю, не знаю. Не хватало только, чтобы Грасинда Мау-Темпо и вправду произнесла эти слова — вся деревня перевернулась бы, но нам надлежит понимать, что люди подразумевали и подразумевают в своих речах, мы-то хорошо знаем, что такое эти короткие обыденные разговоры: то неясно, каким словом лучше смысл передать, какое из двух точнее, а то и вовсе ни одно не подходит, и потому надеемся, что жест все объяснит, что взгляд выразит, что интонация поможет. Мама, сказала Грасинда Мау-Темпо, у меня уже немного денег накоплено, хватит, чтобы своим домом зажить, или она сказала: Мама, Мануэл Эспада говорит, что пора, а может, и просто, как птица одинокая, крикнула: Мама, если я не выйду замуж, то возьму и лягу на папоротниках у источника Амиейро или посреди поля и буду ждать Мануэла Эспаду, а потом подниму платье и пойду мыться в ручье, смывать свою кровь — откуда ее столько! — но я буду знать, кто я такая. А может быть, и не так все произошло, может быть, как-то вечером Фаустина сказала Жоану Мау-Темпо, отвлекая его, вероятно, от мыслей о бумагах, которые он должен положить в дупло некоего дерева: Пора бы уже выдавать девочку замуж, приданое она собрала, а Жоан Мау-Темпо ответил: Свадьба будет скромная, хотелось бы мне получше устроить, да что поделаешь, и Антонио помочь не может, он же в армии, скажи Грасинде, пусть выправляют документы, а мы сделаем, что сможем. Пока еще родителям принадлежит последнее слово.
Есть у них дом, по карману, конечно, каков карман, таков и дом, арендовали они его, не подумайте, что Грасинда Мау-Темпо и Мануэл Эспада станут говорить: Этот дом — наш, наоборот: Холодно, холодно, еще холоднее, словно игра в «холодно — горячо», правда, играют в нее только городские школьники — им хотелось бы скрыть свое жилье, чтобы никто не знал, что я живу в этом доме, где стены да дверь, одна комната внизу, другая наверху, а лестница, только ступишь на нее, ходуном ходит, и свет не горит, если мы ушли. Вот на этом склоне будем жить, в этом дворике, где и мотыгой не взмахнешь, если нам вздумается несколько кочанов капусты вырастить, оно конечно, солнце здесь целый день светит, да не знаю, к чему это нам, с него не растолстеешь. Спать мы будем внизу, на кухне, которая перестанет быть кухней, когда мы ляжем, а станет спальней, и спальней быть перестанет, когда проснемся, как же назвать-то ее: кухня, если мы готовим, мастерская, если Грасинда Мау-Темпо латает одежду, а если я сижу, положив руки на колени, и смотрю на холмы прямо перед собой, то зал ожидания, а чего ожидания, это мы потом узнаем… похоже на игру словами, нет, вы просто не хотите понять, что это разные заботы наперебой рвутся наружу.
67 
