195 
Даже музыка не смогла заглушить ахи и охи, прокатившиеся по всему залу. Они напоминали рокот, сопровождавший предыдущее зрелище – зажигание люстры.
И в самом деле, это было зрелище. На сцене перед рампой стояла изящная женщина в алом атласном платье, украшенном золотым кружевом с вышивкой. Глаза Тонио, обведенные черным, были похожи на два сверкающих бриллианта. Он приковывал к себе внимание, хотя был недвижен, как манекен. Луч прожектора красиво подчеркивал черты его лица.
Гвидо кинул наверх еще один взгляд, однако не получил от Тонио никакого ответного знака. Казалось, что он безмятежно разглядывает зал. Лишь после того, как Беттикино завершил свою небольшую прогулку по сцене, Тонио ответил на адресованные ему приветствия. Медленно переводя взгляд справа налево, он присел в глубоком дамском реверансе. А когда поднялся, самые легкие его движения были исполнены восхитительного изящества, поэтому все тут же сконцентрировали на нем свое внимание.
Между тем опера продолжалась, и момент вступления в нее Гвидо неумолимо приближался. Уже была позади половина вступительного речитатива. Голос Беттикино был полон силы.
И тут он запел первую арию. Теперь Гвидо должен был быть готов к малейшему изменению. Звучание струнных стихло до слабого непрерывного треньканья, сопровождавшего клавесин.
Певец вышел на авансцену. Голубой цвет длинного камзола так оттенял его глаза, что они сверкали еще ярче. А его голос между тем звучал все сильнее, все громче, словно доказывая всю бессмысленность предстоящего спора.
Закончив вторую часть арии, он начал повторять первую, что было стандартной формой для любой арии, но, как и полагалось, начал ее варьировать, медленно увеличивая силу звука, хотя Гвидо прекрасно понимал, что это было ничто в сравнении с его истинной мощью, которую ему предстояло продемонстрировать позже. Но, дойдя до последней ноты, он начал великолепное крещендо, все наращивая и наращивая звук, и все это на одном длинном-предлинном дыхании, посредине которого публика замерла в молчании. И Гвидо тоже замолчал. И скрипки смолкли. А певец, стоя совершенно неподвижно, выпускал в воздух бесконечный поток звука без малейшего признака напряжения, а потом, когда все уже думали, что он должен или смолкнуть, или умереть, вдруг стал наращивать силу снова, доведя звучание до еще более высокого пика, и лишь тогда остановился.
Аплодисменты грянули отовсюду. Аббаты кричали: «Браво, Беттикино!», и такие же крики раздавались с галерки, с задних рядов партера и из лож. Певец покинул сцену – как должен был поступить любой после окончания своей арии. А Гвидо дал знак музыкантам продолжать.
Он чувствовал, как пылает его лицо, и не осмеливался смотреть на сцену. Когда он заиграл, его пальцы оказались такими мокрыми от пота, что начали скользить по клавишам. А ведь это было вступление к первой арии Тонио. И он, испугавшись, что подведет Тонио, обуздал свой страх и поднял глаза на сцену, на стоявшую там женскую фигуру.
Тонио не видел его, по крайней мере так казалось. Выразительные черные глаза были устремлены на первый ярус, он как будто внимательно рассматривал сидящих там зрителей. И вот он запел самым чистым и абсолютно прозрачным голосом, который когда-либо слышал от него Гвидо.
Но уже отовсюду послышался шум, поднялся топот ног, сзади зашипели, сверху засвистели.
А с самой верхней галерки раздался скрипучий крик:
– Катись назад в Венецию, на каналы!
Кое-кто из аббатов повскакивал с мест и, показывая кулаки галерке, кричал:
– Эй, вы там, тише! А ну замолчите!
Но Тонио, не шелохнувшись, продолжал петь. Он не напрягал голос, пытаясь перекричать шум, что все равно было бы невозможно. Стиснув зубы, Гвидо, сам того не замечая, просто барабанил по клавишам, словно пытался извлечь из них больше звука.
Пот градом катился с его лица на руки. Теперь он вообще перестал слышать Тонио. Он не мог слышать даже собственный инструмент.
Тонио закончил арию, поклонился и с тем же спокойным видом удалился в кулисы.
Весь первый ярус разразился аплодисментами, которые не добавили к шиканью, улюлюканью и воплям остального зала ничего, кроме шума.
Гвидо казалось, что для него не могло быть худшего ада, чем последовавшие вслед за этим мгновения. На подмостках уже собиралась группа для следующей сцены, а именно для нее, для завершающей сцены первого акта Гвидо написал самую великолепную арию. Мелодии в ней были мастерски подобраны так, чтобы продемонстрировать во всей красе голос Тонио, но одновременно это была самая ударная часть композиции, которая могла остановить тех знатных римлян и римлянок, что в антракте собирались с безразличным видом покинуть ложи.
195 
