216 
Забыв у Кристины свою треуголку, он не стал возвращаться, спустился по глухой лестнице и вышел на запруженную людьми площадь Испании, а потом повернул к Тибру и побрел прочь, опустив голову, держа руки за спиной.
Рим опутал его сетью кривых улочек, которые вели от одной маленькой площади к другой, мимо огромных статуй и сверкающих фонтанов, а он тщетно пытался не думать о том, что происходит.
Через несколько часов он ступил на прекрасный разноцветный пол собора Святого Петра в Ватикане. Прошел мимо величественных папских гробниц. Статуи на надгробиях, мастерски вырезанные из камня, как будто смеялись над ним. Верующие миряне толкали его со всех сторон.
Гвидо знал, что происходит с Тонио. Он знал это еще до того, как пошел к Кристине, но должен был убедиться.
В его не слишком склонном к воображению и привыкшем все воспринимать буквально мозгу снова всплыл тот образ, что нарисовал ему более разговорчивый маэстро Кавалла: Тонио, медленно разрываемый на части.
То, что он наблюдал теперь, было битвой двух близнецов: одного, жаждущего жизни, и второго, который не мог жить без надежды на отмщение. И теперь, когда Кристина сжимала в своих объятиях светлого близнеца, когда опера окружала его такими благословениями и обещаниями, темный близнец отчаянно пытался погубить любящего, из страха, что если не сделает этого, то сам может погибнуть.
Гвидо не до конца мог постигнуть все это. Для его сознания это был довольно сложный образ. Но он понимал, что чем больше жизнь дает Тонио, тем больше он осознает, что не может наслаждаться ничем этим, пока не заплатит по старым счетам в Венеции.
Теперь Гвидо стоял один посреди бесконечной толпы, текущей по самой большой церкви в мире, и знал, что никто на свете не в силах ему помочь.
– Не могу, – прошептал он и отчетливо услышал свои слова среди множества окружавших его звуков. – Не могу жить без тебя.
Плотные лучи солнца застили ему глаза. Никто не обращал на него внимания, и он продолжал говорить, не двигаясь с места.
– Любовь моя, жизнь моя, голос мой, – шептал он. – Без тебя никакой ветер не наполнит мои паруса. Без тебя не будет ничего.
И то предчувствие, что мучило его по дороге в Рим – страх потери юного и преданного возлюбленного, – было ничем в сравнении с этой надвигающейся бездной.
Начался карнавал. Ночи стали теплее. Публика металась от одного зрелища к другому. Вернувшаяся в Рим графиня еженощно устраивала балы.
Гвидо отказался от всех планов на весну. Но агентам из Флоренции он до сих пор не дал никакого ответа. Если бы только ему удалось заставить Тонио согласиться еще на один ангажемент! Ведь, дав слово, Тонио ни за что не нарушит его, а это позволило бы выиграть время. Выиграть время – это было единственное, что он мог придумать.
Но однажды, вскоре после полудня, когда Гвидо писал для Беттикино и Тонио новый дуэт, желая проверить, не наскучило ли им все это – а им к этому времени и вправду наскучило, – к нему пришел один из самых важных помощников кардинала и сообщил, что синьор Джакомо Лизани, прибывший из Венеции, желает встретиться с Тонио.
– Кто это такой? – раздраженно спросил Гвидо.
Тонио не было дома – они с Кристиной веселились на карнавале.
Но как только Гвидо увидел этого белокурого молодого человека, он тут же его вспомнил. Несколько лет назад, в канун Рождества, он приезжал к Тонио в Неаполь.
Это был двоюродный брат Тонио, сын женщины, которая так часто ему писала. В руках он держал маленький сундучок или, скорее, ларец и желал лично преподнести его Тонио.
Он был очень огорчен, услышав, что Тонио сейчас нет. Когда же Гвидо назвал себя, он объяснил, в чем дело: более двух недель назад в Венеции после долгой болезни скончалась мать Тонио.
– Так что вы понимаете, – сказал он. – Я должен сообщить ему об этом лично.
Вышло так, что Тонио не объявился до самого представления, а непосредственно перед спектаклем Гвидо не решился сообщить ему печальное известие.
В результате это пришлось сделать уже после полуночи, когда молодой венецианец вернулся во дворец кардинала вместе с ларцом и как можно более мягко сообщил Тонио о случившемся.
Взглянув в этот миг в лицо юноши, Гвидо понял, что никогда больше не захочет видеть подобное выражение.
Потом Тонио поцеловал своего кузена, унес ларец к себе в комнату, открыл его и долго смотрел на содержимое, а немного погодя спокойно сказал Гвидо, что хочет выйти на улицу.
216 
