Последние отзывы

  94  

«И это зверь, который рычал на меня весь месяц!» – подумал Тонио, изумленный и заинтригованный происходящим.

Гвидо объяснил, что в опере участвуют два кастрата и хорошенькая маленькая примадонна. «Но старый евнух, – предсказал маэстро, – перепоет всех, и не потому, что у него прекрасный голос, а потому, что он хороший ремесленник».

Как только кастрат запел, Тонио был очарован нежностью его голоса.

– И это не прекрасный голос? – прошептал он.

– Верхние ноты он взял фальцетом, потому что диапазон его невелик. Но у него такой контроль над голосом, что ты этого даже не заметил, – объяснил маэстро. – Послушай в следующий раз и поймешь, что я имею в виду. К тому же эта ария написана специально для него в несколько замедленном темпе, чтобы певец смог справиться со всеми нотами. Средние регистры – вот все, чем реально он владеет, а остальное – чистейшее ремесло.

Постепенно Тонио все яснее понимал, что учитель прав. Между тем примадонна покорила всех своим эмоциональным пением. «Она выросла на улицах, – объяснил Гвидо, – пела с бродячими музыкантами, как ты». Но хотя верхние ее ноты были пронзительными, нижними она не владела вообще. Они просто терялись в звуках клавесина. Видно было, как шевелятся губы девушки, но слышно не было почти ничего.

Младший кастрат удивил отличным контральто. Тонио редко доводилось слышать у существа мужского пола такой голос: бархатно-мягкий, завораживающий. Но, увы, как только мелодия пошла вверх, звук стал неприятно резким и все очарование тут же пропало.

Оба молодых певца могли перепеть старшего за счет своего природного дарования, но ни один из них не знал, как это делать, и снова и снова именно старый кастрат, выходя к рампе, заставлял публику сначала притихнуть, а потом взорваться аплодисментами.

Однако Гвидо не удовлетворился одним лишь разбором пения. Он обращал внимание Тонио и на партитуру, на то, какие арии явно были добавлены в нее специально для того или иного голоса, и на маленькое соревнование, проходившее между младшим кастратом и примадонной. И на то, как спокойно стоял старый евнух во время исполнения арии. Ведь если бы он начал жестикулировать своими тонкими длинными руками, то выглядел бы шутом гороховым. Младший кастрат был красив и тем приятен публике и, понимая это, держался как античная статуя. А маленькая примадонна совсем не справлялась с дыханием, но при этом ее голос обладал замечательной теплотой.

К тому времени, когда занавес опустился в последний раз, Тонио, выпив в антрактах слишком много белого вина, яростно спорил с Гвидо о том, была ли музыка явным подражанием Скарлатти или чем-то совершенно новым. Гвидо убеждал его, что в музыке присутствовала некоторая оригинальность, и советовал Тонио слушать больше неаполитанских композиторов. Они сами не заметили, как оказались в вестибюле, в тесноте возбужденной толпы, движущейся к выходу.

К Гвидо обращались и мужчины, и женщины; к открытым дверям одна за другой подъезжали кареты.

– Куда мы идем? – спросил Тонио.

Голова у него кружилась, и, когда карета тронулась, он чуть не потерял равновесие, а потом понял, что напротив сидит какая-то женщина и смеется над ним. У нее были черные волосы, молочно-белая шея, почти обнаженные плечи и ямочки на щеках.

Тонио едва помнил, как они вошли в дом. Он двигался по бесконечной анфиладе огромных комнат, брызжущих яркими красками, кажется столь приятными глазу неаполитанцев, мимо стоящей вдоль стен золоченой и лакированной мебели, мимо задрапированных расшитыми занавесями окон, мимо оплывших белым воском и увенчанных мягким светом канделябров, мимо сотен музыкантов, нещадно терзающих скрипки, упрямо дующих в золотые горны, наполняющих широкие мраморные коридоры пронзительной, почти невыносимой музыкой.

Подносы с белым вином плыли в воздухе. Тонио схватил бокал, опустошил его и взял следующий. Слуга в парике и голубом атласном камзоле стоял перед ним с невозмутимым видом.

Неожиданно Тонио почувствовал себя потерянным. Гвидо давно куда-то исчез, а к нему все время обращались какие-то женщины, то на французском, то на английском, то на итальянском. Одна, совсем пожилая, протянула длинную, худую руку, зацепила его крючковатым пальцем, привлекла к себе и, коснувшись его щеки сухими губами, обратилась к нему на неаполитанском диалекте:

– Лучезарное дитя!

Он высвободился, отшатнулся и почувствовал панический испуг. Ему казалось, что вокруг него одна лишь совершенная женская кожа, выступающие над лентами корсажей полушария женских грудей, и все это великолепие наступает на него, грозя задушить. Одна из женщин так хохотала, что чуть не задыхалась, и придерживала обеими руками прикрытые гофрированной тканью груди, словно они могли выпасть из корсажа. Взглянув на него игриво, она спрятала губы за белым кружевным веером, на котором была изображена арка из алых роз.

  94