Особенно,... 
84 
Вода в бурдюках кончалась. Не прошло и двух дней из предполагаемых сорока, как Катон ввел на нее норму даже для животных. И если какая-нибудь корова или бык вдруг падали, их тут же забивали, чтобы в этот же вечер накормить сколько-то человек. Ослы были неутомимы, как Катон. Они упорно продолжали нести свою поклажу, которая становилась все легче из-за пустеющих бурдюков. И все же жажда — ужасней всего. Денно и нощно людей терзали мучительное мычание коров, жалобное блеяние коз и печальный рев длинноухих. Десять миль в день.
Время от времени грозовые тучи, появлявшиеся вдали, дразнили их, набухая и придвигаясь все ближе. Один или два раза был замечен серый занавес падающего дождя. Но на солдат Катона не пролилось ни капли.
Для Катона, в перерывах между приливами энергии, толкавшей его обходить людей, путешествие стало своего рода победой над самим собой. Унылая пустыня, в которую стоицизм превратил его душу, вырвалась наружу откуда-то из-под спуда и поглотила унылую пустыню, по которой брело его тело. Он словно плыл по морю боли, но боль была очищающей, даже приятной.
К полудню, когда солнце превращало воздух в дрожащее марево, ему иногда казалось, что он видит шагающего к нему Цепиона. Рыжие волосы огненно пламенеют, лицо — маяк любви. Однажды ему привиделась Марция, а один раз он увидел другую женщину, темноволосую незнакомку. Он понял, что это была его мать, несмотря на то что никогда не видел ее портретов. Она умерла через два месяца после его рождения. Ливия Друза. Мама, мама.
Последнее видение посетило его на сороковой день после выхода из Харакса. На рассвете Луций Гратидий сообщил, что бурдюки совсем пусты. Ему снова явился Цепион, но на этот раз сверкающий дорогой образ придвинулся почти вплотную. Простертые руки едва не коснулись Катона.
«Не отчаивайся, брат. Вода рядом».
Кто-то крикнул. Видение тут же исчезло. Взамен — внезапный рев десяти тысяч глоток:
— Вода!!!
Какой-то час — и местность неузнаваемо изменилась, вдруг, неожиданно, как гром среди ясного неба. Виной тому была небольшая речушка, появившаяся совсем недавно, судя по чахлым растениям на ее обрывистых берегах. Только по ней Катон понял, что они идут уже восемьдесят дней и что осень уже переходит в зиму, проливая дожди. Те тучи, что дразнили их издали, отдали свою благословенную влагу земле именно там, где ей было позволено накопиться и в чистом виде бежать к морю. За это время стадо коров уменьшилось до пятидесяти голов, а стадо коз — до сотни. Да, Цепион явился весьма своевременно.
Люди и животные растянулись вдоль речушки миль на пять, чтобы напиться досыта, но со строжайшим наказом не справлять нужду близ воды. Катон дал своим десяти тысячам четыре дня, чтобы наполнить водой бурдюки, поплавать в море, половить рыбу и выспаться всласть.
— Земля Фазании позади, — сказал он, растянувшись на песке возле Секста.
«Мы так загорели, что стали коричневыми, — подумал Секст, глядя на бесконечную полосу берега и на фигурки людей. — Даже Катон загорел, хотя он светлокожий. А я, наверное, похож на сирийца».
— Куда мы теперь идем? — спросил он.
— В Триполитану.
«Почему он такой опечаленный? Можно подумать, что мы только что изгнаны с Элисийских полей, а не выбрались из Тартара. Разве он не понимает, что эта вода появилась в самый последний день, после которого мы стали бы гибнуть от жажды? Что и еда у нас почти кончилась? А может быть, он вызвал воду усилием воли? Ничто уже не может удивить меня в Катоне».
— Триполитана, — повторил Секст. — Земля трех городов. Но я не знаю никаких городов между Береникой и Адруметом.
— Греки любят, когда название звучит знакомо. Посмотри на все эти города: Береника, Арсиноя, Аполлония, Гераклея… Думаю, построив три деревни на клочках более плодородной земли, они тут же нарекли всю округу «Три города». Большой Лептис, Эя и Сабрата, если Сократ с Насамоном ничего не напутали. Странно, правда? Единственный Лептис, который я знаю, — это Малый Лептис в нашей провинции Африка.
Триполитана не была рогом всевозможного изобилия, как, например, Кампания или долина реки Бетис в Дальней Испании, но начиная с первой речушки земля стала выглядеть обжитой. Сильфий по-прежнему попадался, но теперь вперемешку с более сочными растениями, которые псиллы объявили съедобными. На равнине росли и деревья, но странные. Их ветки торчали горизонтально, слоями, с редкими — в форме веера — листьями желто-зеленого цвета. Они напомнили Катону два дерева, которые росли в саду перистиля у дядюшки Друза. Говорили, что их привез в Рим Сципион Африканский. Если это те деревья, тогда весной или летом они должны покрываться алыми или желтыми цветами.
84 
