34 
Я знал.
— Я хочу, чтобы ты вышла замуж и была счастлива, — сказал я. Не слишком ли я нажимал? Не подумает ли она, что я говорю так из-за Томми? О Господи!
— Я счастлива.
На этом надо поставить точку, подумал я. Я сказал достаточно, открыл для нее дверь — хочет, пусть воспользуется. О, как было бы хорошо, если бы она не захотела. И лучше не переводить разговора на Томми. Надо от этого уйти.
— Ты ведь тоже хочешь жениться, — сказала Кристел.
— Значит, ты хочешь выйти замуж? — сказал я.
— Я этого не говорила…
— Ты сказала: «тоже».
Кристел погрузилась в свои мысли и, уставясь на скатерть, судорожно вздохнула.
— Ну, хорошо. Да. Я хочу выйти замуж, наверное, хочу… выйти замуж за Артура… должно быть…
Я уже давно пытался представить себе, что она может сказать такое, или мне казалось, что я пытался себе это представить, но удар оказался слишком сильным, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы это скрыть.
— Понятно, — поспешил сказать я. — Прекрасно, прекрасно.
— Но вообще-то я вовсе не хочу замуж, — сказала Кристел, внимательно наблюдая за мной, — я этого совсем не хочу, если ты хотя бы самую капельку считаешь, что все у нас должно оставаться как есть. Ты говорил о переменах, и я подумала, что, возможно… видишь ли… ну, словом, мне нравится Артур, но в сравнении с тобой Артур — ничто. Я просто подумала, что ты, наверное…
— На меня не надо кивать.
— О, не будь… таким глупым… ну, разве я могла бы быть счастливой, если бы не была такой, какой ты хочешь, и не поступала так, как хочешь ты?
— Как бы ты ни поступала, — сказал я, — ты — это ты, и поступишь ты так, а не иначе. А я рад… право же… очень рад… что ты решила… наконец… насчет Артура.
От неожиданности мы оба уставились друг на друга.
— Я ничего не решила, — шепотом произнесла Кристел.
— Нет, решила. Мужайся, Кристел, — сказал я. — Напиши ему, если хочешь, скажи!
После недолгого молчания она промолвила:
— Значит, ты женишься на Томми. — Промолвила как утверждение, а не вопрос.
Это был как раз тот угол, в который я молил судьбу не загонять меня. Я ответил легко и весело:
— Видимо, да. Может, и так, а может, и нет. Как и ты, я человек не очень решительный.
Кристел снова вздохнула; нижняя губа ее дрожала.
— О Господи, — произнес я наконец, — Господи, если бы я только мог заглянуть в твой мозг и увидеть, что там делается!
— А если бы я могла заглянуть в твой!
Кристел сняла очки. Крупные блестящие слезы наполнили ее глаза и покатились с толстых щек на скатерть. С минуту я смотрел на нее. Вот сейчас опущусь на пол, как я это часто делал, когда мы были детьми, и, то зарываясь лицом в складки ее юбки, то выглядывая, стану строить рожи и паясничать. Но я продолжал спокойно сидеть.
— Ох, Кристел, да прекрати же, прекрати, дорогая, прекрати.
ПОНЕДЕЛЬНИК
В понедельник настала настоящая зима. Это был один из тех желтых дней, которые так характерны для Лондона, — не туманный в буквальном смысле слова, но когда с позднего рассвета и до рано наступающих сумерек все затянуто однотонной, сырой, холодной, грязной, желтоватой пленкой. В воскресенье было ветрено — в последний раз налетел буйный западный ветер, прежде чем умчаться куда-то по своим делам. А в понедельник воздух словно застыл.
В воскресенье никаких достойных внимания событий не произошло. К изумлению Кристофера, я весь день провел дома. Поступил я так потому, что думал: а вдруг появится Бисквитик? Но она не появилась. (Может быть, они ее заперли?) Она бы развлекла меня, а я в этом очень нуждался. Час за часом лежал я на кровати, ожидая ее (чего я, собственно, ждал?), и раздумывал о Кристел. Судя по всему, самое страшное все же случилось. Наконец стало вполне ясно (стало ли?), что Кристел действительно хочет выйти замуж за Артура, а раз так, то доводящая до безумия мысль о том, что я могу зря пожертвовать своими интересами, будет, по крайней мере, исключена. Неужели все эти годы я держал Кристел в клетке, из которой она только рада вырваться? Нет, ничего подобного. Она была вполне искренна, говоря, что «счастлива». И тем не менее, с поистине удивительной и впечатляющей решимостью сумела создать себе и другие возможности. Судя по этим страницам (до сих пор было так и лучше не станет), читатель может счесть меня чудовищным эгоистом, но я все же способен был желать Кристел счастья независимо от того, буду ли счастлив я. Мысль о ее замужестве резанула меня как ножом. Это не была ревность в собственном смысле слова. Кристел сказала: «В сравнении с тобою Артур — ничто», и я знал, что это правда. Просто у меня появилось чувство, что все меня бросают, настал конец света и куда-то навсегда исчезают ощущение безопасности, неотъемлемое право на защиту и ласку. Столь многое изменится — я не смел даже мысленно перечислить, что именно; не разорвут ли меня эти перемены, не растерзают ли в клочья? Сама-то Кристел понимает, чем чревато ее замужество? По всей вероятности, пет. В качестве заслона от этих мыслей я выставлял все время довод о счастье Кристел. Когда мы разговаривали с ней после того, как она выплакалась, я заметил в ней (или мне это померещилось?) проблеск внутреннего удовлетворения, словно она сама удивлялась тому, что решила изменить свою жизнь, не ограничивать ее чередованием четвергов и суббот. Мне ненавистен был этот проблеск, и однако же, если уж подталкивать ее к такому шагу, то пусть мною руководит не заблуждение, а точное знание, что именно этого она хочет. Правда, то, что я заметил, могло быть предвкушением не собственного счастья, а счастья моего (с Томми)! Я, конечно, намеренно направил ее по ложному пути насчет Томми. И больше мы об этом не заговаривали. В какой же мере на нее повлияло это неверное представление и если даже повлияло, то какое это имеет значение? Некоторое время, пока я лежал и терзался этими мыслями, мне казалось, что Кристел действительно хочет выйти замуж за Артура, хотя, сложись обстоятельства чуть иначе, она тотчас принесла бы свой брак в жертву. А раз так, не значит ли это, что Кристел можно спасти, что она в конце концов может стать такой, как все? Если бы только, если бы только я мог быть уверен, что она поступает так не ради меня. Утешился я наконец тем, что ничего ведь еще не случилось. Во второй половине дня мне удалось заснуть. Вечер я провел один. И не потому, что предпочитал одиночество, а просто потому, что не было у меня близких людей.
34 
