37 
— Послушать вас, я уже им стал.
— И от вас плохо пахнет. Вам надо бы следить за этим.
— Вы хотите, чтоб я что-нибудь расколошматил в самом начале вечера?
— Вы так легко теряете над собой контроль.
— А вы намеренно делаете мне больно.
— Ох, не будьте занудой. Я уже понимаю, что вы сегодня весь вечер будете нудить. — И он принялся помешивать свою ужасающую черную маслянистую бурду.
— Да? Так вот: Кристел выходит замуж за Артура Фиша. — Я еще не говорил Клиффорду об этом романе.
Клиффорд продолжал помешивать. Лицо его изменилось, конвульсивно сжалось, затем медленно разгладилось и приобрело поистине ангельски-спокойное выражение.
— Ну, чтобы развлечь меня, не надо заходить так далеко.
— Это не шутка. Помолчав, Клиффорд сказал:
— Этого не может быть.
— Чего — не может быть?
— Да этого брака. Не может быть.
— Почему? Вы, что ли, намерены помешать?
— Нет. Но признайтесь. Вы же пошутили.
Редко удается завязать дружбу с человеком, который не только кажется сложным, но и является таковым. Клиффорд Ларр очень меня интересовал. Он внушал мне восхищение, симпатию. Однако наши отношения, хоть и достаточно близкие, носили все же официальный характер. Частично это объяснялось, конечно, тем, что он задавал им тон, окружал себя тайной, держался этаким загадочным принцем. Никаких интимных отношений между нами, конечно, не было. Меня неизменно привлекал только другой пол. То, что он принадлежал к людям со странностями, я не сразу распознал (потому что не склонен был замечать подобного рода вещи), однако впоследствии понял, что это — главное, краеугольный камень, ключ, — правда, ключ, которым я не мог воспользоваться или который открывал двери, но за ними сразу обнаруживались другие. Этим объяснялось его неблагополучие, которое, словно свод, давило на наши, как я уже сказал, несколько формальные, даже официальные отношения. То, что он надеялся сойтись со мной поближе, сейчас, казалось, отошло в далекое прошлое, стало легендой той поры, которой, возможно, и не существовало, по отголоски которой проникали в настоящее, окрашивали, если не определяли его. Ничто впрямую, конечно, не было сказано, и в свою жизнь Клиффорд меня не посвящал. Единственным указанием на его другое существование был Кристофер Кэйсер, который являлся скорее носителем, чем источником информации. Я познакомился с Кристофером через Клиффорда. Вполне возможно, что Клиффорд и Кристофер были ранее в приятельских отношениях, хотя теперь, судя по всему, больше не встречались. Я предпочитал не думать об этом. И не потому, что мне были неприятны люди со странностями или я их не одобрял. Никаких предрассудков на этот счет у меня не было. Если я и сторонился чего-либо, так скорее обычных отношений между полами, чем необычных. Просто наша дружба с Клиффордом Ларром началась в период моего глубочайшего воздержания. Она зиждилась на своеобразной клятве молчания. Во всяком случае, она зиждилась на моей пассивности, отсутствии любопытства, даже внешней бесчувственности. Я, конечно, был второй скрипкой. И в то же время держался как человек грубоватый, этакое животное, которое ничего не замечает и которое ipso facto[34] будет обо всем молчать. Каким образом я сумел без всяких объяснений все это разгадать, постичь самую суть нашей дружбы и понять, что Клиффорд понимает, что я обо всем догадываюсь? Так или иначе я понимал, что Кристофер вовсе не является подсаженным ко мне шпионом и что Клиффорд уверен: мы с Кристофером никогда не обсуждаем его. А Клиффорд, несомненно, требовал от всякого, кто приближался к нему, — молчания. Если и будут какие-то признания, — а он иногда намекал на такую возможность, — они должны произойти с его высочайшего соизволения. Никакими расспросами из него ничего не вытянешь, да, собственно, всякие расспросы исключались сухим, безразличным тоном, установившимся в наших разговорах с Клиффордом. На шее у него всегда висел на цепочке талисман — Лора Импайетт считала, что это — крест. На самом же деле это было мужское кольцо с печаткой. Случалось, когда мы были вдвоем, Клиффорд расстегивал рубашку в этой своей до отвращения накаленной центральным отоплением квартире, и обнажалось болтавшееся на цепочке кольцо — он словно бы выставлял его напоказ. Я смотрел на это кольцо, раз даже потрогал, но ни разу еще не спрашивал о нем Клиффорда. Таковы были правила наших отношений. Сдержанное проявление нежности, обузданное любопытство, абсолютное молчание — он заставлял меня играть эту срежиссированную им, не совсем естественную для меня роль, возможно, получая от этого призрачное удовлетворение, заменявшее ему интимную связь. Молчание окружало — опять-таки по его желанию — и тайну наших понедельников. Возможно, эта тайна была создана в возмещение того, что могло бы существовать, но не существовало. Я-то был бы только рад, если бы стало известно, что мы с Клиффордом — друзья. Я гордился этой дружбой, которая, несомненно, повысила бы мой статус на службе. Там Клиффорд был важной персоной, личностью загадочной, человеком, которым восторгались и которого одновременно боялись из-за острого языка, а ведь всегда лестно быть любимцем того, кого все боятся. Иной раз я спрашивал себя, а не стыдится ли меня Клиффорд, не стыдится ли своей симпатии ко мне, и не потому ли не хочет, чтобы наши имена были связаны. Даже намек на такую возможность создавал странную напряженность в наших отношениях, что как раз и нравилось ему, иначе он расстался бы со мной без малейшего сожаления и тут же обо мне бы забыл. А то, что человек может вот так расстаться с тобой и забыть о твоем существовании, делало наши отношения еще более напряженными.
37 
