51 
Артур, который в этот момент не смотрел на Кристел, спросил:
— Вы что, знаете его?
— Знал. Ну что же! Двинулись. Пошли, Артур. Спокойной ночи, зверюшка.
— Подождите, — сказала Кристел. — Подождите, пожалуйста… Хилари, а мы не могли бы… — Ей явно хотелось поговорить со мной наедине.
А мне хотелось быть жестоким и несговорчивым. Я даже не взглянул на нее. Встал из-за стола. Пальто я так и не снял и теперь, громко напевая, чтобы не разговаривать, помог Артуру надеть пальто.
— Ты не мог бы задержаться, прошу тебя! — громко сказала Кристел, перекрывая мое пение.
— Извини. Мне пора. Увидимся в субботу. — Я взял бутылку с бургундским, намереваясь вылить себе остатки, по рука у меня так дрожала, что я вынужден был снова ее поставить. И взглянул на Кристел. Она тихонько охнула. Я вытолкал Артура из комнаты, не давая ему времени даже попрощаться, и вышел следом за ним.
За дверью я снова принялся напевать. Было ужасно холодно. Артур на ходу натягивал на уши вязаную шапочку. Он вежливо ждал, пока, дойдя до Хэммерсмит-роуд, я не прекратил свое мурлыканье.
— Как интересно, что вы знаете Джойлинга. Он славный человек?
— Очаровательный.
— А где вы с ним встречались?
— В колледже.
— Ему приятно будет увидеть на работе знакомого человека, — заметил Артур. Произнес он эти глупые слова вполне искренне. Он действительно считал, что человек вроде Джойлинга может поначалу почувствовать себя одиноко и ему станет веселее, если он увидит друга детства.
— Мы не очень-то близки с ним — мы ведь долгие годы не виделись. — Нелегко было, конечно, втягивать Артура в эту историю, но мне хотелось как-то отыграться, перепугав Кристел и удалившись без всяких объяснений. А ведь мне было просто необходимо, чтобы Кристел узнала о случившемся. Мне всегда, всю жизнь легче было переносить несчастья, если Кристел знала о них. Даже если она ничего не могла поделать, одно сознание, что ее любящая душа делит со мной горе, облегчало мою боль. Вот и сейчас я нуждался в ее поддержке, раздумывая о том, что же будет дальше и как мне быть в связи с появлением на службе Ганнера Джойлинга. — В колледже я вызывал у него немалую досаду, потому что получал все призы. И когда мы встретимся теперь, то, по всей вероятности, будем вежливы друг с другом, но сдержанны. Кстати, Артур, я не хочу, чтобы на службе знали, что мы знакомы. Это между нами.
— Конечно, я не скажу ни слова, — заверил меня Артур. То обстоятельство, что Ганнер Джойлинг после колледжа получил от жизни все возможные призы, а я не получил ни одного, должно быть, пришло Артуру в голову, но, возможно, его поистине кретиническая тактичность помешала такой мысли даже созреть. Мозг Артура склонен был отталкивать от себя порочащие кого-либо мысли.
Мы перешли улицу и остановились под фонарем.
— Ну, спокойной ночи.
— Хилари, а насчет меня и Кристел все по-прежнему в порядке, да? Вы ведь не против, верно? Если б вы были…
Я хотел сказать: «О да, все это великолепно», но вместо этого я зацепился за неоконченную фразу:
— Ну, а что вы стали бы делать, если бы я был против? Артур какое-то время молчал, и впервые за этот вечер я заглянул ему в лицо. Оно было красное, мокрое и горело от холода.
— Не знаю, — сказал он. И посмотрел на меня покорно, даже как-то отрешенно.
А я смотрел на него, в его взволнованные карие глаза, влажные, напряженные, чуть прищуренные от холода. Нелепая вязаная шапочка придавала ему вид иностранца, а усы делали похожим на французского солдата времен первой мировой войны. И вдруг он начал уменьшаться. И стал похож на призрак. И исчез. Я рассмеялся и, смеясь, повернул на восток и зашагал по Хэммерсмит-роуд. Наползал легкий туман, и фонари уходили в даль почти пустынной улицы, окруженные — каждый — расплывающимся ореолом.
ПЯТНИЦА
Была пятница, утро. Когда я подошел к нашему учреждению, уже почти совсем рассвело. Ночью весь Лондон окутало туманом, но не плотным, густым туманом, а чем-то похожим на дымку над морем — сероватую, а не коричневую; в воздухе словно висела вуалевая завеса, испещренная холодными капельками воды, и они садились на пальто рано вышедших из дому лондонцев, покрывая их паутиной влаги, которая в тепле поездов метро и контор превращала вышеуказанные пальто в дымящиеся пудинги. Снова всюду запахло шерстью с примесью грязи и пота. Я повесил мое мокрое вонючее пальто на вешалку в вестибюле, оставил там же зонт и кепку, которая в то утро впервые познакомилась с зимней улицей, и, войдя в Залу, которая, как всегда в это время дня, была еще погружена во тьму, включил свет, — на потолке тотчас зашипели две длинные неоновые полосы. Они дважды мигнули, и холодный, очень яркий свет озарил Залу.
51 
