70 
Я попытался еще раз сегодня утром. С тем же результатом. Когда двери лифта с грубым скрипом захлопнулись за мной, я понял, что у меня нет ни единого шанса, даже самой тонкой, самой тщедушной соломинки, за которую я мог бы ухватиться. Торжественно и невозмутимо я проследовал под большой стальной лестницей. Сегодня утром я решил поехать на такси. Но денег не хватило. Надо приспосабливаться.
С кем хотя бы поговорить? Я позвонил из галереи Торке — подошел грубиян Кит и был невыносимо агрессивен, когда я попросил его передать Торке, чтобы он мне перезвонил. В обед я позвонил маме из автомата, но она была слишком занята, призрачна и слишком далеко от меня. Скиммер и Кейн — настоящие идиоты, просто великосветские жлобы (вам такие не встречались?); куда им разобраться в этих тонкостях. Боже, иногда оглядываешься, дабы посмотреть, что держит тебя в жизни, и понимаешь, насколько слабы и непрочны эти опоры. Теперь в моей жизни появилось нечто новое под названием «паника». До вчерашнего дня это было для меня просто слово. Что мне до этой паники? Почему бы ей не отцепиться от меня и не начать донимать кого-нибудь Другого?
После сумбурного разговора с Урсулой я вернулся домой наземным транспортом, наравне со всеми пробираясь сквозь распавшийся на очереди город, сквозь череду вялых вечерних перемещений. Урсула — и, представьте себе, Теренс — поджидали меня в моей комнате, с прочувствованной зависимостью глядя на меня в надежде, что я внесу какое-то разнообразие в их день, избавлю от надоевших шушуканий в «подполье». Я собирался взять с собой Урсулу и отправиться куда-нибудь поужинать и теперь чувствовал себя слишком измотанным, чтобы воспрепятствовать Теренсу присоединиться к нам; когда я выбрал французский ресторан на Доун-стрит и Урсула выбежала переодеться, я не предпринял никаких усилий, чтобы помешать ему тащиться за нами следом. Мы пошли пешком, без малейшей охоты. Ресторан был переполнен, и в нем стояла почти полная тьма (не хватало только капельдинеров — провожать посетителей к столикам). Разобравшись с аперитивом и выбрав меню, я рассеянно поручил сделать заказ Теренсу, и он выполнил поручение, запинаясь на каждом слове, неуклюже заискивая перед официантами (а как безобразно произносил он названия французских вин). Я дал этой парочке всласть наболтаться за ужином, а потом после двух больших рюмок бенедиктина заставил Теренса расплатиться в виде компенсации за вечер, проведенный вне дома. Но это не доставило мне подлинного удовольствия, даже когда я увидел, как внушительный счет уплыл вместе с грудой теренсовских пятерок. Мы шли домой рядом, держась за руки (Т. — сбоку, одной ногой постоянно попадая в водосточный желоб, уклоняясь от веток деревьев); кто-то даже предложил выпить вместе по «чашечке кофе», но я решительно пресек эти планы. Они быстренько разбежались по своим постелям, завершив очередной безмятежный цикл своих безмятежных жизней, пока я с помощью нескольких таблеток и бенедиктина искал букву «А» в разрозненном алфавите сна.
Что же случилось со мной там, внизу?
Все изменилось. Я остался ни с чем. Целый слой защитной оболочки грубо содрали с моей жизни. Все утратило свой привычный вид. Знакомые предметы теперь терзаются своим потаенным бытием (мне кажется, они что-то потихоньку вытворяют у меня за спиной). Когда на улице мой взгляд скользит по обитателям трущоб, жлобам, животным — существам, которых я раньше практически не замечал, — я беспомощно чувствую, как они меня вовлекают, и вижу персональный ад каждого из них. Я больше ничего не принимаю на веру: мельчайшее действие или мысль мгновенно дробятся на миллион вероятностей. Я покинул свою скорлупу. Теперь я — один из вас. Где я это подцепил?
Мне еще много чего нужно рассказать вам по секрету. Но пожалейте меня. Сегодня мой день рождения. Давайте повременим. (Знаю. Я заразился этим от него.)
9: Сентябрь
I
Это один из способов получить над ними власть.
Что-то безжалостное и неумолимое, как проказа, вторглось в мои ночи. Ситуация развивается стабильно и уверенно, с медленной связной логикой жанрового романа, шахматной комбинации или семейной игры. Я уже знаю, чем все кончится — ситуация вдруг начнет резко ухудшаться для нас обоих и никогда уже не поправится, — но я не могу пойти на попятный. Не могу и не хочу. Я буду продолжать, пока это не случится. Похоже, это единственное, что я могу.
70 
