Последние отзывы

  239  

Полагаю, это выглядит как запрещенный прием — открытие, на этой-то стадии, того, что Ричард доводится Гаю братом. Но я могу лишь воспроизвести свое собственное изумление. Для меня это тоже явилось новостью. Я всегда могу вернуться назад и обозначить это при первом же упоминании о Ричарде. Но сейчас не время. Не время. И так всегда. Просто-таки всегда не время.

Меня можно сшибить с ног хотя бы и перышком. Конечно, будь хоть кто-нибудь заинтересован в том, чтобы сшибать меня с ног перышком, я никогда бы уже не поднялся. Впрочем, и перышка не потребовалось бы. Тянусь вот за чистым листом бумаги — и в руке у меня раздается раскалывающийся треск, как будто то ли какое-то скопище спор, то ли огромная личинка взрывается в темно-красном чреве пылающего бревна. Умирание напоминает мне кое о чем — кое о чем, что я только что преодолел и успешно оставил позади себя, когда, совершенно неожиданно, вдруг начал умирать. Средний возраст, вот что. Да, в нем нет абсолютно ничего страшного, если только не вздумаешь сделать что-нибудь слишком уж отчаянное или удалое — например, пройтись по улице за пинтой молока, или дернуть ручку унитаза, или сбросить с ног башмаки, или зевнуть, или слишком резко потянуться за витамином Е, или с какой-нибудь долей внезапности погрузиться в ванну с травянисто-зеленой водой. Со всей этой дребеденью покончено. Как средний возраст, как мои сновидения, смерть переполнена информацией. Наконец-то на самом деле уясняешь, в каком направлении движется время. Стрела времени. Время не стоит, оно всегда в движении! И, более того, ты чудовищен…

Когда наступает средний возраст, ты все время думаешь, что умираешь. Когда ты и правда умираешь, ты тоже думаешь об этом. Но на этом все сходство и заканчивается. Все сходство заканчивается.

5 ноября, утро, половина десятого.

Николь провела со мной уже более трех часов. Она в соседней комнате… Слышу, как она там расхаживает. По счастью, она не требует от меня безраздельного внимания. Например, была настолько любезна, чтобы позволить мне завершить главу 21. Я все время подбадриваю ее при помощи кофе. Она приняла душ. А потом и ванну. И еще попросила у меня вощеную нить для чистки зубов. Когда она устает расхаживать туда-сюда, то сидит на диване в одном из халатов Эспри и при этом даже не курит, просто смотрит в окно — на низкое солнце, которое к этому часу уже достигло своего апогея и пребудет на таком же расстоянии от земли весь день напролет, пока луна не примется за свое посредничество, оказавшись между солнцем и нашими глазами. То и дело Николь впадает в состояние, подобное трансу, и тогда я могу тихонько удалиться в кабинет и писать. Но как она наполняет собой квартиру, как наполняет квартиру ее присутствие! Это — как сильный аромат. Или — как гнев. Она снова включила ТВ и смотрит, несомненно, новости — из Вашингтона, из Бонна или из Тель-Авива, новости о штормах и приливах, о луне и солнце (небо падает!), словно бы пролистывая их в поисках соответствия, в поисках чего-то такого там, снаружи, что могло бы сказать «да» тому, что у нее внутри. События и возможные события — мир должен захотеть того или иного. Тогда как для меня все гораздо проще: ТВ само является моим соответствием — сводником, щелкопером, посредником, соглядатаем, низменным папарацци.

Полагаю, природа одержимости такова, что тот, кого она обуяла, добирается до самого донышка. Он стремится добраться до самого донышка всего, что ему доступно.

Рядом с баронским мусорным баком Марка Эспри высится кипа разношерстных журналов, высота которой достигает бедер. У всех них есть нечто общее — определенный объем редакционного материала о Марке Эспри: краткий биографический очерк, интервью, да какие награды он получил, да какой у него любимый цвет, да кого он в данный момент трахает. По мере того как я продвигаюсь по этой кипе все ниже, журналы становятся все более старыми, а Марк — все более молодым (причем этот процесс ускоряется в связи с возрастающей частотой моих посещений туалета). И так оно шло, пока вчера вечером я не обнаружил, что сквозь слезы напряжения взираю на парные фотографии Марка Эспри и Корнелии Константайн под заголовком «БЫЛО ЭТО У НИХ — ИЛИ НЕ БЫЛО?». Она говорит, что не было. Он говорит, что было.

Ну конечно. Мариус Эпплбай — всего лишь псевдоним. Это Эспри. Я так и знал — я даже не удивился. Чтиво было почти до смешного сентиментальным. Чем еще можно объяснить столь знакомый вкус и сдобность (как у бисквитного торта, для приготовления которого берется по фунту каждого из его ингредиентов, смею заверить) той любви-ненависти, какую я испытывал к «Пиратским водам»?

  239