Двадцать второе, самое последнее, наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 7.30 утра

Я остановился выпить кофе в Хёттельдорф-Хикинг, не дальше чем в миле на запад от Хитзингера. Здесь уже начинается сельская местность, хотя в основном это небольшой виноградник; чтобы увидеть корову, нужно пройти еще милю или даже больше.

Так что сернобыку в первый же день придется прогуляться, как минимум, пару миль.

Хёттельдорф-Хикинг ошеломлен мною. Я все же постригся в Хитзингере.

Следуя указанному хитрым официантом направлению, я обошел площадь и был первым посетителем Фуртвенглера.

— Бреемся или стрижемся? — спросил маленький Хюгель Фуртвенглер. Он явно хотел, чтобы я желал и того и другого или хотя бы постричься — поскольку бритье дешевле.

— Просто побриться, — ответил я. — Но полностью.

И, важно кивнув, как если бы он отлично все понял, он обложил мои щеки горячим полотенцем. Но я сказал:

— И брови тоже, хорошо?

И тогда он перестал делать вид, будто все понимает.

— Брови? — удивился Хюгель. — Вы хотите, чтобы я сбрил вам брови?

— Пожалуйста, полное бритье, Хюгель, — повторил я. — И без всяких шуток.

— О, хорошо! — воскликнул он. — Я когда-то работал в больнице. Нам приходилось делать такое после сражений, и даже брови.

— Все начисто, — сказал я. — Побрейте мне всю голову, пожалуйста.

Это снова поставило его в тупик, хотя он изо всех сил пытался сделать вид, будто не сбит с толку.

— Вы хотите сказать, что желаете постричься? — спросил он.

— Побриться наголо, — настаивал я. — Я не хочу стричь волосы, я хочу побрить голову — гладко, как кончик моего носа!

И он уставился на мой нос, как если бы это помогло ему понять, чего я хочу.

— Если вы хотите, чтобы я побрил вам голову, — сказал он, — я должен сначала как можно короче остричь волосы, чтобы потом побрить.

Но я не собирался позволять ему разговаривать со мной как с ребенком или сумасшедшим, над которым можно насмехаться. Я сказал ему:

— Хюгель, вы можете делать все, что считаете необходимым для того, что мне нужно. Но только никаких порезов на моей голове, пожалуйста. Понимаете, я могу истечь кровью — в нашем роду гемофилия передается по наследству. Так что, пожалуйста, никаких порезов, иначе я весь изойду кровью в вашем кресле, как кастрированный бычок.

И Хюгель Фуртвёнглер глупо хихикнул — посмеялся надо мной, думая, что он умнее.

— А вы смешливы, Хюгель, — заметил я ему.

И он выпрямился.

— Но вы такой шутник, — сказал он. — Да еще с утра пораньше!

— Иногда, — ответил я, — я так громко смеюсь, что у меня из ушей брызжет кровь.

Он снова захихикал, и я понял, что он лишь утвердился в своем пренебрежительном отношении ко мне. Поэтому я сменил предмет разговора.

— Давно живете в зоопарке, Хюгель? — спросил я.

И он кивнул в ответ.

— Вы видели, как тут однажды пытались выпустить на волю зверей, Хюгель? — спросил я.

И он склонился за моей головой в зеркале, делая вид, что подстригает мне волосы на шее.

— Знаете, здесь было такое, — настаивал я.

— Но они же не вышли наружу, — сказал он, зная все — о, старый лис.

— Так вы были здесь тогда? — оживился я.

— О, это было так давно, — протянул он. — Я не помню, где я был тогда.

— Вы всегда были парикмахером, Хюгель? — спросил я.

— Это у нас фамильное, — ответил он. — Как ваша гемофилия.

Он, видно, считал себя таким остроумным, что едва не отстриг мне ухо.

— Поосторожней, — напомнил я, сжавшись в кресле. — Надеюсь, вы не поранили кожу.

Это слегка отрезвило его: он стал действовать с большой осторожностью.

Но потом, сделав мне что-то вроде нормальной стрижки, он сказал:

— Еще не поздно. Я могу на этом остановиться.

— Побрейте наголо! — велел я, сделав в зеркале каменное лицо.

  123