70 
— Привет.
— Привет.
— Ричард.
— Дива.
Она покружилась на месте, чтобы он мог ее оценить, потом посмотрела на Ричарда и сказала:
— Белладонна — это я.
Ричард оглядел ее с ног до головы с беспристрастностью переписчика, проводящего перепись населения на местах. Несомненно, она рассмеялась бы ему в лицо, скажи он такое (возможно, она была девушкой по вызову или стриптизершей: надо было просмотреть субботние газеты, подумал Ричард, пытаясь придать себе уверенности), и тем не менее Белладонна была панком. Иначе говоря, она потрудилась над собой, чтобы сознательно нивелировать то, что ей дала природа. Глаза у нее были накрашены так, что напоминали маску ночного вора с прорезями для глаз; губы были неаккуратно намазаны кроваво-красной помадой, черные волосы стояли торчком во все стороны, как обрубленные ветви деревьев за окном. Панки — это телесные демократы. Своим внешним видом они хотят сказать: давайте все будем уродами. Для Ричарда в этой идее многое, безусловно, было привлекательным: он был не прочь быть бедным, если бы не было богатых, он не возражал бы против того, чтобы выглядеть неряхой, если бы совсем не было чистюль, он был не против того, чтобы быть старым и дряхлым, если бы не было молодых. И уж точно он был согласен быть чокнутым, независимо от того, сколько вокруг нормальных людей. По правде говоря, это доставляло ему истинное наслаждение. Он считал, это лучшее, что с ним произошло за долгие годы. Белладонна была совсем молоденькой, очень маленькой и очень темнокожей. Она носила белье поверх одежды с эпатирующей извращенностью: розовые трусики поверх черных велосипедных бриджей в обтяжку, тугой белый лифчик сиял на черной тенниске. Говорок у нее был лондонский. Но кто она в этническом плане, Ричард не смог определить. Он решил, что, возможно, она приехала с какого-нибудь острова.
— Ты не такой, как я думала, — сказала она.
— Правда? — Это было что-то новое: кто-то пытался его себе заранее представить. — Вы хотите сказать, что я не такой, как мои книжные обозрения? — шутя спросил он.
Белладонна оглянулась, ища, куда бы сесть, и выбрала диван.
— Вы тоже не такая, как я думал.
— Да-а?
— Вы такая молодая. Прямо не знаю. Вы совсем не во вкусе Гвина.
— Он типа… в меня влюблен.
Произнося «влюблен», она с вызовом тряхнула головой.
— В настоящее время? — спросил Ричард, усаживаясь рядом. Она опустила глаза, глядя на свои руки, — Белладонна-отшельница. Ричард поймал себя на том, что лелеет дерзкую надежду на то, что она уже беременна. — И что вы об этом думаете?
— Мне приятно, конечно. Я горжусь. Я знаю, он женат и вообше.
— Вы?.. То есть я хочу спросить — давно это у вас?
Она лукаво улыбнулась:
— Знаете, что во мне главное? Прочитайте по губам. — «Главное, — безмолвно произнесла она, — это мой рот».
— Ваш рот.
— Поэтому меня так и зовут. Ротик. Варежка. Я еще маленькая была, а рот у меня уже был такой. Главное во мне — это рот. Я знаменита своим ртом.
— Вы и сейчас еще маленькая, — сказал Ричард.
Вот он, подумал Ричард, — второй принцип панков. Каждый сам себя творит. У каждого своя собственная легенда. Какому-нибудь парню взбредет в голову наклеить себе на волосы кило старых газет, а какой-нибудь девчонке — прицепить себе на щеку бельевую прищепку. Белладонна выбрала свой рот. Ричард почувствовал в этом какое-то внутреннее противоречие (или, вернее, он почувствует его позже: сейчас ему было не до того) — получалось, что талант оборачивается бесталанностью, является досужим делом отдельного человека, не претендуя на всемирность. Это противоречие относилось и к Ричарду. Он согласился бы с тем, что он не гений, если бы в мире не было гениев. Нет, неправда. На самом деле он хотел бы, чтобы у человечества были гении, и он хотел, чтобы человечество о них знало.
«Смотрите, — одними губами произнесла Белладонна. — Подвиньтесь поближе». Она откинулась на спинку дивана и повернула лампу на сгибающейся ножке так, чтобы лампа светила ей в рот — как если бы она была своим собственным стоматологом. А Ричард был бы консультантом, который должен высказать свое мнение лечащему врачу. Он нагнулся к ней. «У меня нет одной пломбы», — прочитал он по ее губам, и ее нижняя губа танцевала в такт движениям языка… Зубы у нее действительно были убийственно идеальные. «Посмотри, какой у меня длинный язык…» Рот Белладонны. Ричард едва не засунул в него свой нос. Он понял, что никогда уже не сможет воспринимать женский рот как раньше: он казался ему таким сокровенным, таким красно-розово-белым и влажным. Вот именно: как платонически идеальное влагалище с тридцатью двумя зубами. Путаницы здесь быть не могло. Он знал, где полагается быть зубам, а где нет. Прежде чем принять прежнюю позу, он успел вдохнуть ее дыхание и почувствовать его сладость, но это была сладость лекарства, а не сладость плода.
70 
