68 
Ричард дошел до угла. За углом был Роксхолл-Парейд. На другой стороне улицы за проволочной изгородью располагалась детская площадка, впрочем, она была облюбована вовсе не детьми (вы заметили, как там тихо), а трезвыми старыми пьяницами. Они слонялись между качелями, перекладинами, лесенками, горками и каруселями. Интересно, похоже это на Нью-Йорк? По пути сюда Ричард пересчитал всех «лежачих полицейских». «Лежачие полицейские» — это единственные полицейские, которых можно увидеть в таком месте. От таких мест лучше держаться подальше. Ричард прошел мимо еще одного полусгоревшего матраса. Вероятно, Божье Откровение в этой округе снизойдет в виде горящего матраса… Ричард продолжал писать об этом мире, но в реальной жизни он не был в таких местах уже лет шесть-семь. Он лишь изредка соприкасался с этим миром, проезжая мимо на своем ядовито-красном «маэстро».
Добравшись до нужного дома и удостоверившись, что не ошибся адресом, Ричард помедлил у подъезда: обернулся и напоследок окинул окрестности смиренным взором. Проволочная изгородь, кроны деревьев с обкорнанными ветками. Нищета век за веком твердит об одном и том же, хотя свои мысли она выражает по-разному. Нищета, окружавшая сейчас Ричарда, изъяснялась кратко, предложения изобиловали синтаксическими ошибками и нецензурной бранью. Какая же связь между всем этим и неудачным силлогизмом, родившимся у него в голове десять часов назад, когда он пил чай и курил после очередной неудачи с Джиной? Силлогизм звучал примерно так:
A. Дерьмо Гвина нравится миру; значит, его дерьмо всемирно.
Б. Мир любит дерьмо; следовательно, мир и есть дерьмо.
B. В таком случае нужно использовать мир; и пусть Гвину досаждает нечто похожее на него самого…
И незачем было Ричарду, выбиваясь из сил, тащиться через весь город с «Лос-Анджелес таймс» под мышкой. Или искать пристанища на страницах «Маленького журнала», рассчитывая на смертоносный яд «вставки», которую он без конца повторял про себя. Литература не может ему помочь. Ему может помочь лишь сама жизнь… Пока Ричард поднимался по лестнице, сознательно вытесняемая мысль о том, что ему придется дорого заплатить за избиение Гвина, вернулась к Ричарду со всей свежестью открытия.
Как они и договаривались, дверь в подъезд была не заперта («Я вам это гарантирую», — сказал по телефону Дарко). Войдя в подъезд, Ричард услышал визг то ли шлифовальной машинки, то ли циркулярной пилы: циркулярная пила, истошно воя, звала свою циркулярную мамочку. Звук этот напоминал о зубной боли — это была озвученная зубная боль. Слабое звено — это вы, сказал Ричарду Стив Кузенс, когда они сидели в «Канал Крепри». Если так сделать, он сказал, то слабым звеном окажетесь именно вы. Если на вас нажмут, вы сломаетесь. Люди не знают, что такое боль и что такое страх, сказал он. А я знаю боль и страх. Боль и страх — мои друзья. Я — непроницаемый. А вы — слабое звено… Ричард всегда считал, что он знает, что такое боль и страх, но на самом деле он их не знал — пока. Боль и страх еще ожидали его, как они ожидают каждого. Богадельня боли и страха терпеливо ждала его.
Ричард постучал в первую же дверь. Ему открыл Дарко. Эта сцена напоминала очную ставку с трансильванским графом: глаза у Дарко были даже краснее, чем его рыжие волосы, краснее, чем томатный «маэстро» Ричарда. Дарко оглядел Ричарда с головы до ног и, словно уточняя имя посетителя, сказал:
— С рожей в пролете?
Через минуту они стояли в комнате размером примерно с теннисный корт. Комната была заставлена мебелью, которая могла быть позаимствована откуда угодно: из отдела по изучению социологических проблем провинции, из гостиницы для коммивояжеров или из казармы.
— Откуда вы, Дарко? Откуда родом? — спросил Ричард, поворачиваясь к собеседнику.
— Из страны, которую я по-прежнему называю Югославией.
Дарко стоял посреди кухонной зоны комнаты и смотрел на какую-то еду, распластанную на тарелке. Потом он поднял голову и улыбнулся. Верхняя губа с топорщившимися усами высоко открывала десну — тоже рыжеватого оттенка.
— Вы серб или хорват? Так, между прочим.
— Я не признаю таких различий.
— Ладно. В этническом отношении это одно и то же, верно? Только религиозные. — Ричарду показалось, что на камине он заметил какую-то культовую безделушку или иконку, подсвеченную изнутри, по форме напоминающую закрытый тюльпан. Что-то подсказало Ричарду, что это Дева Мария, точнее пародия на Деву Марию: ее груди выпирали, как груди грозной девы на носу корабля. — На самом деле какая разница, как именно человек осеняет себя крестным знамением? Во время Второй мировой войны хорватские солдаты сгоняли детей и заставляли их креститься. Чтобы посмотреть, как они это делают. Чтобы посмотреть, сохранить им жизнь или нет.
68 
