Последние отзывы

  183  

Мелани потеряла дар речи.

— Как ты выглядишь без одежды? Хаос плоти. Но в роли Су Фень, освещенная водородом, кислородом, двигаясь, словно втиснутый в костюм автомат… ты сведешь Париж с ума. И мужчин, и женщин.

Глаза Мелани не отвечали. В них не было ни страха, ни желания, ни ожидания. Лишь отражение в зеркале могло заставить их ответить. Женщина подошла к кровати и положила окольцованную руку на манекен. Мелани пронеслась мимо нее, перешла на носки, закружилась к кулисам и выскочила на сцену, импровизируя под неуверенную фортепианную атаку Порсепича. Снаружи доносились раскаты грома, прерывавшие случайным образом музыку.

Дождь не начнется никогда.

Обычно полагали, что русское влияние на музыку Порсепича восходит к его матери, державшей женское шляпное ателье в Петербурге. Теперь Порсепич в перерывах между гашишными снами и яростными атаками на рояль в Ле Батиньоль якшался со странным сборищем русских во главе с неким Хольским, огромным портным бандитской внешности. Все они участвовали в подпольной деятельности и пространно рассуждали о Бакунине, Марксе, Ульянове.

Хольский пришел, когда скрытое желтыми тучами солнце уже село. Он втянул Порсепича в спор. Артисты разбежались, на пустой сцене остались только Мелани с женщиной. Сатин взял гитару, Порсепич сел за пианино, и они запели революционные песни.

— Порсепич, — портной улыбнулся, — однажды ты удивишься. Результатам нашей работы.

— Меня ничем не удивишь, — отозвался Порсепич. — Ведь если история циклична, то сейчас мы пребываем в декадансе, и ваша предполагаемая революция — лишь очередной симптом.

— Декаданс это падение, — сказал Хольский. — А мы поднимаемся.

— Декаданс, — вмешался Итагю, — это падение в нас уровня человечности, и чем ниже мы падаем, тем меньше человеческого в нас остается. При этом утерянную человечность мы навязываем неодушевленным предметам и абстрактным теориям.

Девушка с женщиной отошли от единственной лампочки на сцене. Теперь их едва можно было разглядеть. И совсем нельзя — расслышать. Итагю допил остатки ледяной воды.

— Ваши воззрения негуманистичны, — сказал он. — Вы говорите о людях так, будто это группы точек или кривые на графике.

— Так оно и есть, — задумчиво и мечтательно пробормотал Хольский. — Мы с Сатиным и Порсепичем можем не дойти до финиша. Не важно. Социалистические убеждения распространяются, эта волна неудержима и неотвратима. Мы живем в печальном мире, мсье Итагю, — атомы сталкиваются, клетки мозга утомляются, экономики рушатся, а им на смену встают новые, и все это — в соответствии с универсальным ритмом Истории. Может, История — женщина, а женщины всегда были для меня загадкой. Но, по крайней мере, ее пути исповедимы.

— Ритм! — фыркнул Итагю. — Можно подумать, вы прислушиваетесь к скрипу пружин метафизической кровати. — Восхищенный портной зашелся смехом большого зловредного ребенка. Акустика комнаты внесла в его веселье погребальные нотки. Сцена была пуста.

— Пошли в "Л'Уганду", — предложил Порсепич. Сатин под собственное мурлыканье рассеянно танцевал на столе.

На улице они обогнали Мелани и державшую ее выше локтя женщину, которые молча шли к метро. Итагю остановился у киоска купить "Ла Патри" — самую антисемитскую вечернюю газету. Вскоре они скрылись из виду на бульваре Клиши.

На эскалаторе женщина спросила: "Ты боишься?" Мелани не ответила. Девушка не переоделась, лишь набросила поверх костюма доломан — дорогой и на вид, и по существу, к тому же одобренный женщиной. Женщина купила билеты первого класса. В замкнутом пространстве внезапно возникшего поезда она спросила: "Значит, ты просто пассивно лежишь, будто неживая? А как же? Ты ведь такая и есть. Une fetiche". Она произносила немые «е», словно пела. В метро воздух был спертый. Как и снаружи. Мелани изучала хвост дракона у себя на ноге.

Через некоторое время поезд вынырнул на поверхность. Мелани заметила, что они пересекают реку. Совсем рядом слева она увидела Эйфелеву башню. Они ехали по Пон де Пасси. На первой левобережной остановке женщина вышла. Она не переставала сжимать руку Мелани. Они пошли на юго-запад к району Гренель — пространству, заполненному фабриками, химическими и литейными заводами. На улице кроме них никого не было. Мелани задавалась вопросом — неужели эта женщина живет в рабочем квартале?

Пройдя около мили, они подошли к складскому зданию, где единственным жильцом был шорник — на третьем этаже. Пролет за пролетом поднимались они по узкой лестнице. Женщина жила на самом верху. Несмотря на привычку Мелани к нагрузкам, ноги балерины стали уставать. Войдя в комнату женщины, она, не дожидаясь приглашения, легла на стоявший в центре большой пуф. Жилище украшено в африканском и восточном стилях — примитивные черные статуэтки, лампа в форме дракона, шелка, китайские оранжево-красные оттенки. Огромная кровать под балдахином. Доломан уже упал с плеч Мелани — ее светлые, с драконами ноги неподвижно лежали наполовину на пуфе, наполовину на восточном ковре. Женщина села рядом, осторожно положила руку на плечо девушки и заговорила.

  183