32 
— А если Ростад заупрямится и не выйдет к пушке? — спросил Сыретинский.
— Пусть сидит в своей каюте и колдует, а вы подходите к «Салюту», будете заниматься буксировкой убитых китов, — распорядился капитан-директор.
Старик просидел в каюте более суток. Утеряв надежду на то, что его вновь придут уговаривать, он в полдень появился на мостике. Заметив, что за машинным телеграфом стою я, Ростад постучал о поручень дымящейся трубкой, требуя к себе внимания. Затем, не говоря ни слова, поднял левую руку. Это означало: «Готов вести судно на поиск китов».
Норвежец ждал, что сейчас раздастся свисток, матросы засуетятся, отдавая швартовы, судно отойдет от флагмана и все начнут выполнять только его распоряжения. А на «Пингвине» по-прежнему было спокойно. Старик с недоуменным лицом повернулся ко мне: «Что такое? Почему его распоряжения остаются без внимания?»
Я жестами показал, что ничего особенного не произошло, команде некуда спешить.
Тогда Ула Ростад от мимики перешел на крик:
— Я велел вам вести судно на поиск! Если не перестанете изображать глухонемого идиота, потребую немедля убрать с мостика!
— В вашем возрасте не следует нервничать, — спокойно заметил я. — Мне показалось, что вам по душе язык мимистов. До этого вы ведь не произносили ни одного слова. Я из вежливости принял вашу манеру объясняться. Но раз уж вы заговорили, то должен огорчить: ваши приказания для меня не обязательны. Судно находится в распоряжении капитан-директора.
— Сейчас, в разгар сезона? — воскликнул Ростад. — Я не могу бездельничать, когда другие зарабатывают деньги.
— В этом вы сами виноваты. Вам не следовало отказываться от охоты.
— Кто отказался?.. Я отказался? Бредовая чепуха! Всего-навсего потребовал убрать лишь некоторых субъектов, действующих мне на нервы.
— Но вы, надеюсь, понимаете, что ваши капризы выходят из рамок приличия?
— Для гарпунера, когда он охотится, все прилично! — безапелляционно ответил старик.
— Мы придерживаемся иных взглядов.
— Меня чужие взгляды не интересуют. Я хотел бы знать: к кому обратиться, чтобы не терпеть убытков?
— Самое разумное — извиниться перед теми, кого вы хотели удалить, и попросить капитана добиться разрешения на охоту.
Норвежец нахмурился. Сердито сопя носом, он принялся набивать трубку. Моя независимость ему явно не нравилась.
И вот в этот момент по трапу на мостик взбежал Семячкин. По старой военной привычке, он вытянулся передо мной, своим бывшим командиром, и отрапортовал, что все работы в штурманской рубке закончены.
— Вольно. Можете быть свободны, — в шутку сказал я.
— Есть быть свободным! — бойко повторил Семячкин. При этом он рывком вскинул руку к козырьку ушанки, щелкнул каблуками и, круто повернувшись, сбежал вниз.
Поведение матроса поразило Ростада. Ему еще не доводилось видеть, чтобы на советском судне перед кем-нибудь так тянулись и козыряли. Старик, наверное, решил, что на флотилии я немаловажная персона, потому что неожиданно для меня гнев сменил на учтивость.
— Постараюсь воспользоваться вашими советами, — с поклоном сказал он. — Если был груб — прошу прощения. Во всем виновата проклятая здешняя погода.
Уходя к Сыретинскому, старик приложил два пальца к козырьку меховой шапки и шаркнул ногой, как Семячкин.
Вскоре Ростад еще больше утвердился в догадках. Он приметил, что и другие пингвиновцы, запросто разговаривающие со старпомом и капитаном, козыряют мне. Он не знал, что это была игра старых фронтовиков, решивших морочить старику голову. Даже наш солидный боцман Демчук, подходя ко мне, вспоминал военно-морскую выучку — лихо вскидывал руку к козырьку и щелкал каблуками.
Мое желание проникнуть в тайны гарпунер-ского дела Ростад теперь принимал за неусыпный инспекторский надзор. «Может быть, ко мне приглядываются, чтобы определить, гожусь ли на второй сезон», — думалось ему.
И старик старался держаться так, словно был полон сил и энергии, хотя по утрам с трудом поднимался с постели и, гримасничая от боли, ступал на скрюченные ревматизмом ноги. Влага океана и меняющаяся погода донимали его. Бывали дни, когда, преследуя кита, Ростад простаивал в согнутом положении по два-три часа и больше, а потом самостоятельно не мог разогнуться. Приходилось хитрить: с клоунской ужимкой обращаться к помощнику.
— А ну, Эрик, выпрями-ка меня, — говорил он по-русски. — Хочу быть статным и бравым.
32 
