91 
Я сделал несколько шагов к реке, мои брюки тотчас намокли, соприкоснувшись с сырой травой. После дождей раскисла и земля, превратившись в некое подобие болотной жижи. Однако я был вознагражден за эти неудобства. В траве стоял плетенный из ротанга шезлонг, на котором лицом к реке сидел труп Огастаса Пембертона. Тело было мокрым с ног до головы, голые, посиневшие ступни сведенных последней судорогой ног торчали из штанин, пальцы ног были устремлены кверху, руки мирно сложены на груди — спокойная кончина человека, жизнь которого искусственно поддерживалась симбиозом денег и науки. Голова его склонилась набок под собственной тяжестью, и на шее была хорошо видна громадная жировая шишка, которая сохранила свои внушительные размеры, несмотря на то что жизнь покинула тело ее хозяина. Я не испытывал ни малейшего страха, напротив, любопытство толкало меня поближе подойти к телу, чтобы лучше разглядеть его при сумеречном, убывающем свете. Кожа была туго натянута на кости черепа и приобрела пурпурно-синюшный оттенок… лицо трупа не было лицом живого человека, потеряв свои характерные, присущие только Огастасу черты… Неужели когда-то это лицо внушило любовь или какое-то ее подобие такой женщине, как Сара Пембертон? Неужели оно могло заронить чувство поклонения в сердце юного Мартина Пембертона? Я постарался мысленно приписать тираническую волю этим останкам, но тщетно… Тело Огастаса стало лишь частью окружающей природы.
Мрак продолжал сгущаться, поднялся холодный ветер. Я окликнул Донна. Капитан подошел и опустился перед телом на колени. Потом он поднялся и стал внимательно оглядываться в разных направлениях. Было такое впечатление, что в трупе Огастаса Пембертона не хватало какой-то детали. Казалось, что ветер приносит с собой тьму. Нас окутала непроницаемая чернота наступившей ночи.
— Нам нужен свет, — сказал Донн и начал подниматься вверх по склону.
Я продолжал стоять возле шезлонга, словно для меня он был единственным ориентиром в этом мире мрака. Моя опора, моя крепость. Я всегда очень четко отличал Природу от Города. Но в том положении, в каком оказались мы, всякая логика потеряла значение. Единственное различие, которое имело смысл, — это различие между провидением всемогущего Господа и… кабинетом главного редактора, то есть моим кабинетом. Мне страстно захотелось оказаться в кабинете главного редактора «Телеграм» и послать наборщикам готовую историю происшедшего. Только бы не оставаться в этой глуши. Я и глушь — две вещи несовместные.
Я испытывал в тот момент какое-то извращенное восхищение мистером Пембертоном… и его сотоварищами по посмертному клубу — мистером Вандервеем, мистером Карлтоном, мистером Уэллсом, мистером Брауном и мистером Прайном. Мне теперь казалось, что Сарториус, несмотря на свои поистине королевские достижения, был всего-навсего их слугой, лакеем. Это они, а не он, путешествуя в омнибусе по Бродвею, известили мир о том, что в мире нет ни смерти, ни жизни, а есть только извечная борьба между ними.
Действительно, когда состоялись судебные слушания, в ходе которых решался вопрос, следует ли поместить доктора Сарториуса в лечебницу для умалишенных или предать его суду, один из трех приглашенных на процесс в качестве экспертов психиатров, доктор Самнер Гамильтон, высказался именно в таком духе. Он заявил, что положение Сарториуса было подневольным — он служил богатству. Но об этом я еще расскажу подробнее. Тем временем вернулся Донн. В руке он держал керосиновую лампу, которую нашел в хижине садовника. В свете лампы я увидел, что седые волосы Огастаса были откинуты со лба и образовывали на макушке какое-то подобие гребня.
— Кто-то закрыл ему глаза, — произнес Донн и направился к оконечности спуска к реке.
Я уже упоминал раньше, что к обрывистому склону вела узкая тропинка, в конце которой начинались деревянные ступеньки лестницы, по ней можно было спуститься через обрывистый берег к воде. С верхней площадки в тусклом свете лампы нам удалось разглядеть, что перила лестницы сломаны. Под лестницей мы с трудом разглядели парусную шлюпку, которая качалась на волнах, удерживаемая у берега якорем. Обвисшие паруса болтались, как тряпки, под сильными порывами ветра.
Я остался наверху, а Донн по лестнице спустился к шлюпке. Свет керосиновой лампы становился все ярче, как светящаяся точка, но тем кромешнее казалась обступившая меня тьма. Я не видел ничего, кроме светящейся точки, спускавшейся все ниже и ниже к воде. Донн остановился и окликнул меня, предложив присоединиться к нему. Капитан крикнул, чтобы я держался за стенки, к которым прижимались ступеньки, и поосторожнее ступал на них, чтобы не упасть. Я последовал его призыву и начал спускаться.
91 
