Особенно,... 
131 
— Вот теперь, я думаю, никто уже не задержит вашу статью. Вставляйте записку, используйте протокол допроса и печатайте. Только название придется менять. Думаю, что больше нет вопроса, кто же такой доктор Савич.
— Лично для меня его давно уже нет.
— Однако требовались доказательства.
— Спасибо вам.
— Не за что, — смутился Сербановский. — Служба.
— Как вам удалось выкопать этого динозавра?
— Пусть это останется нашей профессиональной тайной.
Они понимающе улыбнулись друг другу, как добрые друзья, общими силами завершившие полезное дело.
— Идем к Зосе. Я люблю приносить людям добрые вести.
Ярош, чрезвычайно взволнованный рассказом Шиковича, ходил по кабинету, припоминая, как вел себя Дымарь, когда следил за ним, анализировал психологию предательства. Предложение Кирилла застигло его врасплох.
— К Зосе? — Он остановился у окна и вдруг как бы погас: его могучая и статная фигура в черном свитере за одно какое-то мгновение стала громоздкой, неуклюжей. Он сгорбился, согнул шею, точно рассматривал что-то в белой вате между рамами.
— Неужели боишься? — уколол Кирилл. Ярош круто повернулся к другу. Лицо его искривила страдальческая гримаса.
— Я обещал… Гале.
— Ух, люди добрые! До чего мы дожили!
— Я никогда не нарушал слова. Кирилл рассердился. Вскочил с кресла, как
резиновый мяч, покатился к книжным полкам, занимавшим всю стену. Загремел во весь голос, забыв, что в соседней комнате Наташа.
— Ты прости… Я уважаю слово… Уважаю Галину… Но если потакать каждому бабскому капризу… Ведь жизни не будет…
Ярош обессиленно опустился в то самое мягкое кресло, с которого только что вскочил Шикович, потер ладонями лицо.
— Брось! Я сам знаю. Но когда не хватает ума и, я уже говорил тебе, обыкновенной интеллигентности… Что делать? Скажи, инженер душ.
После примирения Галина вырвала у него эту клятву — никогда не встречаться с Зосей. Он пообещал, не раздумывая, только бы упрочить мир, потому что видел, как тяжело переживают разлад дети. Позже понял, что такая клятва унижает его. В чем его вина? Ему были противны собственная слабость и безволие, и желание зайти к Зосе усиливалось с каждым днем. Он боролся с ним. Он честный человек и действительно никогда не нарушал данного слова. Да, в конце концов, и не в слове дело. Он не может позволить, чтоб подлость сплетников и неразумие жены довели их до разрыва, что было бы трагедией и для них обоих, и еще больше для Виктора и Наташи.
Так он убеждал себя. Но от этих логических рассуждений не становилось легче. Он многое мог простить другому, но себе не прощал ничего — ни ошибок, ни слабости, ни опрометчивых слов, ни необдуманных поступков.
Кирилл вдруг прервал начатые было им рассуждения о роли мужа в воспитании жены. Может быть, почувствовал, что Ярошу неприятно и тяжело выслушивать их. А может, пошатнулся пьедестал, на который он возвел друга, постоянно восхищаясь им, но пряча это за шутливо-насмешливым тоном? Еще как-то летом на даче он сказал: «Такой большой и так мал перед собственной женой». Это была шутка. Однако подсознательно ему хотелось, чтоб его лучший друг и герой был велик во всем. Застегнув верхнюю пуговку сорочки и подтянув галстук перед черными томами энциклопедии за стеклом шкафа, Шикович грубовато сказал:
— Черт с тобой, пойду один, — и направился к двери.
В соседней комнате заглянул через Наташ-кино плечо в книгу, которую девочка читала, коснулся ладонью ее светлых шелковистых волос. Она посмотрела на него и виновато улыбнулась, как бы извиняясь за что-то: то ли что слышала их разговор, то ли за отцовскую слабость. Кирилл одевался в прихожей, когда вышел Антон и тоже молча стал одеваться. Сквозь открытую дверь Наташа смотрела на отца с одобрением и страхом, словно несла ответственность за его поступки.
На дворе славно подморозило. В воздухе кружились снежинки. Но асфальт улиц был сух и сер в тусклом свете фонарей, побелели лишь лунки вокруг лип и каштанов.
Шикович давно уже приметил: в их городе самое большое движение на улицах, идущих параллельно центральной, а на тех, что пересекают ее, даже в воскресенье тихо и безлюдно, хотя это, пожалуй, самые красивые улицы, неширокие, зеленые, уютные, в особенности короткие участки от Советской до реки. Шикович любил эти улицы, любил здесь гулять.
Они шли не торопясь. Обычный «рабочий» шаг у Яроша таков, что рядом с ним надо идти вподбежку, чтоб не отстать. А тут он шел на диво медленно, может быть, все еще колебался. Они как бы умышленно вычеркнули из сознания, к кому и зачем идут.
131 
