39 
— Кто тебе сказал?
— Читал. А у нас три ресторана. И нализываются каждый вечер.
— Кто нализывается? Тот, кто на папины деньги пьет. Рабочий…
— Брось. Не дели: ты — рабочий класс, а я — не класс… А кто я? Я так же зарабатываю свои пятьдесят шесть рублей. И отличаюсь от тебя только в одном… Тебе все нравится, ты все превозносишь… А я ко всему отношусь критически.
— Вот именно — ко всему.
— Не лови на слове. Гагарин полетел — я на голове ходил у нас в студии. От восторга. Критикую то, что не нравится.
— Дурное и я критикую. Только не в ресторанах.
— А где? На собраниях? Не люблю собраний — скучища.
Тарас спросил язвительно:
— А что ты любишь — парижские кафе? Славик разинул рот. Посмотрел на Тараса
так, будто увидел впервые.
— Ты знаешь, что за такие слова бьют?
— Заело?
— Но черт с тобой! Слушай крамольные речи дальше. Не люблю, когда зажиревшие дяди начинают меня поучать…
— Кто это «зажиревшие дяди»? Твой отец, Ярош зажирели?.. Моего отца фашисты повесили. Он тоже не годится тебе в учителя? Смотри, далеко зайдешь с такой философией.
Тарас не выдержал, возмутился. И хоть говорил шепотом, на них уже начали обращать внимание. Славик первый заметил это и примирительно предупредил:
— Тише. На нас смотрят.
По радио объявили, что до отхода скорого поезда «Киев — Ленинград» осталась одна минута. Пассажиры торопливо покидали зал ресторана. За окном на перроне женский голос молил: «Боря, пиши! Каждый день пиши!»
Тихо поплыли вагоны. Когда Тарас обернулся, на столе уже стоял графинчик с коньяком, огурцы, бутылка нарзана.
— О чем задумался, маэстро?
— Да вот стараюсь понять, почему у умных родителей растут такие дети?..
— Глупые, хочешь сказать? Ладно. Выпьем и порассуждаем на эту тему.
Славик заученно красивым движением разлил коньяк, придвинул Тарасу огурцы. Поднял рюмку, прищурился, полюбовался янтарной жидкостью.
— Будь здоров, комбригадир! — и, не чокнувшись, выпил. Огурец взял рукой и аппетитно захрустел. Все у него получалось на редкость непринужденно. Тарас выпил полрюмки, разрезал огурец тупым ножом, посыпал солью — по-домашнему, основательно. Славик опять налил себе — столько, сколько осталось у Тараса. Но не выпил. Обхватил рюмку ладонью, наклонился над столом.
— Ты считаешь, мои родители умные? А я полагаю, были б они умные — сумели б воспитать меня другим. Думаешь, легко мне сейчас болтаться… — Тараса удивила и насторожила такая неожиданная самокритика. Искренне это или вновь позерство? — А то ведь что получилось? Сын журналиста, писателя. Уважаемого в городе человека. Я рос под покровом отцовской славы, как под зонтиком. Бохан приходил в школу, выступал, а я задирал нос: ни у кого нет такого родителя!.. Мать изо всех сил старалась, чтобы я как сыр в масле катался. А потом вдруг ожили бациллы принципиальности. В первую очередь у бохана.
— Где ты выкопал это дикое слово? — не выдержал Тарас.
Славик иронически улыбнулся.
— Моралисты вы все, — и выплеснул в рот коньяк. — Ну, у отца, у папы. У родителя. Как хочешь… Так вот… Другие плевали на принципиальность, на мораль, и устроили свои чада в институт. А мой: «Пойдешь на завод». Не хочу на завод, хочу на телестудию. Буду готовиться в киноинститут. Тут, конечно, мама на помощь: «Может быть, у мальчика талант». И отец отступает. Перед талантом. И устраивает мальчика на телестудию. И вот он ассистент оператора. Как звучит! А-а? У безграмотных дур голова начинает кружиться! А ассистент переставляет лампы, чистит камеры. Сторожит отцовскую квартиру. И питается в столовке. На большее не хватает… А отец не дает. Все те же бациллы принципиальности…
— А ты хотел бы, чтоб тебе отваливали по тысяче?
— Чего я хотел бы? — Славик долил Тарасу, налил себе, отрезал кусочек отбивной. — Выпью за тебя. Ты счастливый человек. У тебя много желаний. Вся беда в том, что я ничего не хочу. Разве что в космос куда-нибудь полететь.
— Туда дураков не пускают.
— Спасибо за справку. Мне даже в институт расхотелось. Какой у меня талант! А ремесленников хватает без меня. Из людей, считающихся талантливыми, я уважаю только двоих — твоего приемного и нашего столяра, дядьку Атроха. Ярош может выпотрошить человека, и тот остается жив. Это кое-что значит. А что касается моего папочки… Стал я читать его последнюю повесть и уснул на семнадцатой странице. Колхоз. Доярки.
39 
