Особенно,... 
62 
– Да, вот еще что! Прибери на поле боя, Гордий! Если вы, сыны Востока, желаете, чтобы к вам относились с уважением, как к цивилизованным людям, то и ведите себя соответствующим образом! После битвы нельзя оставлять гнить несколько тысяч трупов, пускай даже вражеских, не заслуживших ничего, кроме презрения. Здесь нет ни капли смысла с точки зрения военной науки, а есть лишь признак варварства. Насколько я понимаю, именно варваром твой хозяин Митридат и является. Всего хорошего!
Закончив свое напутствие, Гай Марий ускакал прочь, увлекая за собой спутников.
Гордию не было нужды восхищаться отвагой Мария, однако не мог он восхищаться и Митридатом. Поэтому он не испытывал радостного трепета, когда приказывал привести ему коня, чтобы догнать царя, прежде чем тот покинет Мазаку. Возможно, он действительно передаст ему все, до последнего словечка! Посмотрим, как проглотит эту пилюлю Митридат! Дочь Гордия и впрямь была провозглашена царицей Понта, так что ее сын Фарнак считался теперь наследником понтийского престола. Да, для Гордия настали золотые времена, тем более что он – догадка Мария была справедлива – не был принцем из древнего царского рода Каппадокии. Когда малолетний царь, сын Митридата, возмужает и получит право царствовать самостоятельно (естественно, при поддержке папаши), Гордий потребует себе храм-царство Ма в Комане, что в каппадокийской долине в междуречье Сара и Пирама. Там, воплощая собой одновременно жреца и царя, он обретет безопасность, покой, благоденствие и безграничную власть.
Митридата он нагнал на следующий день – тот стоял лагерем на берегу реки Галис неподалеку от Мазаки. Царь услыхал от тестя то, что велел передать Гай Марий, однако не слово в слово. Гордий ограничился рассказом о том, как ему было велено убрать трупы с поля битвы, передавать же остальное буквально счел слишком рискованным для себя. Царь страшно разгневался: он ничего не говорил, а только таращил свои и так слегка выпученные глаза, сжимая и разжимая кулаки.
– Ты расчистил поле? – спросил царь.
Гордий судорожно проглотил слюну, не зная, какой ответ предпочитает услыхать царь. Потом он догадался – и попал впросак.
– Конечно, нет, мой повелитель.
– Тогда что ты здесь делаешь? Немедленно выполняй!
– Но, великий царь, божественный владыка, он при этом обозвал тебя варваром!
– С его точки зрения я действительно варвар, – веско сказал царь. – Более у него не появится шанса называть меня этим именем. Если цивилизованного человека отличает стремление тратить силы на подобное занятие, когда это не диктуется погодой, то так тому и быть: будем расходовать наши силы. Отныне люди, считающие себя цивилизованными, не отыщут в моем поведении ничего, за что меня можно было бы обозвать варваром.
«Подождем, что будет, когда ты совладаешь с гневом, – подумал Гордий, не собираясь делиться с царем своими мыслями. – Гай Марий прав: ты и впрямь варвар, о, повелитель!»
Итак, поле битвы под Эзебией Мазакой было освобождено от трупов, которые предали огненному погребению; пепел их был похоронен под высоким курганом, который, впрочем, делался совершенно незаметным на фоне горы Аргей. Сам же царь Митридат не стал проверять, как исполнено его повеление: отослав армию назад в Понт, он отправился в Армению. Путешествие было необычным: он захватил с собой почти весь свой двор, включая десяток жен, три десятка наложниц и полдюжины старших детей. Караван вытянулся на добрую милю: здесь были и лошади, и повозки, влекомые быками, и носилки, и вьючные мулы. Двигался караван со скоростью улитки, преодолевая за день не более 10–15 миль, зато не делал привалов, сколько женщины послабее здоровьем ни умоляли повелителя отдохнуть денек-другой. Эскортом служила тысяча вооруженных всадников – именно то количество, какому надлежит охранять царское посольство.
Это и было посольство. Новость о том, что в Армении теперь правит новый царь, застала Митридата в самом начале каппадокийской кампании. Ответ его не заставил себя ждать: он послал в Дестерию за женщинами, детьми, вельможами, дарами, одеждой и прочим скарбом – всем тем, что требуется для посольства. Каравану потребовалось без малого два месяца, чтобы выйти на берег Галиса вблизи Мазаки; произошло это как раз тогда, когда до каппадокийской столицы добрался Гай Марий. Отсутствие царя в день прибытия Мария объяснялось тем, что он наносил визит своему странствующему двору, чтобы удостовериться, все ли его повеления исполнены в точности.
62 
