217 
— Опять чертовы книжные полки, — говорила ему Хелен. — Опять копание грядок в саду.
Он писал хлестко, красиво, более четко выражая мысль, высказанную в очерке Эллен Джеймс. Призвав на помощь все свое красноречие, он обращался к честным серьезным женщинам, которые, в силу различных причин, нанесли себе непоправимое физическое увечье. Он писал, что джеймсианки совершали жестокий и бессмысленный ритуал, который ложится черным пятном на все феминистское движение. Гарп не мог отказать себе в удовольствии разделать под орех джеймсианок. И хотя это получилось у него блестяще, Хелен задала ему справедливый вопрос: для кого он так старался?
— Любой здравомыслящий человек, — говорила Хелен, — понимает сегодня, что джеймсианки безумны. Нет, Гарп, ты не Эллен защищаешь. Тебе нужно доконать этих дур. Для чего? Господи, через год-два о них и думать забудут. Люди перестанут ломать головы над этим идиотизмом. Они канут в Лету, как еще одно модное поветрие. Ну почему ты не можешь оставить их в покое? Объясни, почему?
Гарп мрачно молчал с видом человека, который всегда, любой ценой прав и вдруг обнаружил, что ошибся. Именно этот внутренний сбой отдалил его ото всех, даже от Эллен, которая хотела как можно скорее прекратить перепалку. И очень жалела, что сама заварила эту кашу.
— Но это они начали, — настаивал Гарп.
„Не совсем так. Начал тот, кто совершил насилие и причинил своей жертве увечье“, — написала Эллен.
— Да, конечно, — примирительно сказал Гарп.
Команда Стиринга победила в финальной встрече команду Бата, и сезон был завершен успешно — девять побед и всего два поражения. Стиринг завоевал второе место в чемпионате Новой Англии и мог похвалиться чемпионом, выигравшим личное первенство. Заслуга подготовки этого парня — весовая категория сто шестьдесят фунтов[46] — целиком принадлежала Гарпу. Но вот спортивный сезон кончился, и Гарп, писатель, забросивший литературу, снова оказался не у дел.
Он часто виделся с Робертой. Они вели нескончаемые баталии в теннис. За три месяца разбили четыре ракетки. Гарп сломал мизинец на левой руке. На переносице Роберты красовались девять свежих швов — последствия небрежной подачи. Роберта, забывшая после ухода из славной команды „Орлов“ о том, что такое спортивные травмы, очень страдала. Но досталось и Гарпу: во время одного острого момента Роберта так заехала длинной ногой ему в пах, что он потом с неделю едва ходил.
— Послушайте, вы оба, — сказала наконец Хелен, — завели бы лучше знойный роман. Все безопаснее, чем так калечить друг друга.
Но они оставались лучшими друзьями, и если Гарпа или Роберту изредка и посещала мысль о романе, каждый старался обратить ее в шутку. Интимная жизнь Роберты, надо сказать, была наконец-то отлажена. Она берегла любовный пыл для довольно частых поездок в Нью-Йорк. Там у нее был свой круг надежных любовников, всегда готовых к ее неожиданным появлениям и вспышкам страсти.
— Меня устраивают только такие отношения, — говорила она Гарпу.
— Это не худший вариант, Роберта. Далеко не каждому удается навести порядок в личной жизни.
И они еще более ожесточенно сражались в теннис, а когда потеплело, начали бегать трусцой по извилистым дорожкам, ведущим к морю. У них был свой маршрут от Стиринга до приюта в бухте Догз-хед протяженностью ровно в шесть миль[47]. Когда Роберта отлучалась в Нью-Йорк, Гарп бегал один.
Однажды он бежал по обычному маршруту, и почти на середине пути его обогнал забрызганный грязью белый „сааб“; поравнявшись с Гарпом, он сбавил скорость, а затем снова рванул и скоро скрылся из виду. Это было единственное, что показалось Гарпу странным. Видя приближавшиеся встречные машины, он бежал по левой стороне дороги; „сааб“ обогнал по правой полосе, как и положено. И Гарп тут же выбросил его из головы.
На бегу Гарп обдумывал выступление в приюте, которое обещал Роберте. Она таки уговорила его почитать что-нибудь из своей прозы на собрании членов Фонда и их гостей. В конце концов, он был главным попечителем, а Роберта довольно часто устраивала маленькие концерты, вечера поэзии и тому подобное. Гарп недолюбливал эту самодеятельность. И терпеть не мог сам выступать с чтением своих вещей, особенно перед женщинами, как предстояло теперь. Еще бы, его нападки на джеймсианок задели многих феминисток. Женщины поумнее не могли не согласиться с ним в главном, но они также уловили в его нападках на джеймсианок какую-то личную неуправляемую обиду. Эти женщины чуяли двигавший Гарпом чисто мужской охотничий инстинкт. Действительно, как говорила Хелен, в нем не было терпимости к тем, кто сам во всем проявлял нетерпимость. Большинство феминисток сходились на том, что Гарп сказал правду о джеймсианках, но почему с такой ожесточенностью? Пользуясь спортивным жаргоном, Гарп применил излишний силовой прессинг. И, выступая даже перед смешанной аудиторией, он шестым чувством ощущал их молчаливую неприязнь. Жесткий стиль в интеллектуальной среде был теперь не в моде, а он позволил себе на глазах у всех дать волю характеру и показал, что может быть жестким.
217 
