Особенно,... 
119 
– Какой идиотизм, что мы никогда не видимся, – улыбаясь, проговорил Чарли, правда, улыбка его была вымученной, ведь тот факт, что они оказались наедине с Андреа, ничего не гарантировал… – И не говорите мне, что это происходит по моей вине, – добавил он весьма жеманно, почти карикатурно, отчего на прелестном, смелом лице его собеседника появилось искреннее удивление.
– Почему речь идет о вашей вине или моей? – смеясь, спросил Андреа. – И вообще, при чем тут вина?
– Этого я пока не знаю, – хихикая, проговорил Чарли.
Ибо Чарли, тактичный и благовоспитанный в повседневной жизни, человек, обладающий проницательностью и интуицией во всех делах, связанных с его должностью пассажирского помощника, призванного обхаживать и развлекать пресыщенных избранников фортуны, вел себя смешно, глупо и назойливо, когда давал волю своим наклонностям, и, стараясь понравиться потенциальному партнеру, по-женски сюсюкал. Он был очарователен в блейзере и невыносим в джелябе. В общем, насколько естественно он выглядел, когда изображал мужественность, настолько утрированно он проявлял свою истинную сущность. Короче говоря, когда Чарли вступал в упорную и горестную битву, которую он вел непрерывно как представитель сексуального меньшинства, то казалось, будто он просто морочит людям голову, разыгрывает их. Это противоречие, весьма вредившее ему в ряде случаев, не раз спасало его от мордобоя, ибо никто не верил, что взрослый человек способен сюсюкать и надевать манжетики с оборочками иначе как ради смеха. Андреа и Чарли какое-то время стояли друг против друга, словно две фаянсовые собачки на буфете. С бьющимся сердцем Чарли сказал себе: «На этот раз он меня понял», а Андреа недоумевал, чего, собственно, хочет этот милый человек и на что он намекает всей своей пантомимой.
– Я не вижу… – улыбаясь, проговорил он. – Прошу прощения, но я не вижу…
– Чего вы не видите, мой дорогой? – вопрошал Чарли, хлопая ресницами. – И потом, вы не можете или не желаете видеть?
Он приблизился на шаг, сердце комком застряло в самом горле, на лице появилась вымученная улыбка, словно белый флаг, выставленный как символ доброй воли на случай полного поражения. Изумленный Андреа увидел лицо мученика, лицо заискивающее, полубезумное и деланно-веселое, лицо напряженное и чуть ли не трепещущее в ожидании возможного удара. Андреа отступил на шаг, и Чарли, опустошенный, осознавший свое заведомое поражение, вынужден был отказаться от продолжения битвы. Ему пришлось собрать все свои внутренние ресурсы, чтобы возобновить атаку. На сей раз игривое веселье на лице Чарли уступило место скорбной суровости, выражению горестного упрека. Странным образом это грустное выражение лица успокоило Андреа, который, будучи неспособен разделить столь непонятное веселье, всегда готов был разделить печаль.
– А знаете, что мне за вас больно? – нежно проговорил Чарли, устроившись у ограждения рядом с Андреа, обратив возбужденный взгляд на спокойное море и переводя его справа налево и слева направо, словно следя глазами за резвящейся акулой.
– За меня?.. Я вам причинил боль? – встревожился Андреа. – Но каким образом? Почему?
– Да потому, что вы никого не замечаете, кроме творения вашей мечты: Дивы, нашего национального достояния… Вы, похоже, позабыли всех наших старых друзей на этом судне… Видите ли, не надо мне говорить, – продолжал он под недоумевающим взором своего прекрасного возлюбленного, которого Чарли, в конце концов, счел ненормальным, ибо тот все время переминался с ноги на ногу, – что молодой человек наподобие вас не в состоянии иметь одновременно несколько романов. Мой дорогой малыш, ваш облик не соответствует образу верного мужчины… Это несправедливо по отношению к тем, кто вас любит не меньше, чем наша Дива…
Глаза Андреа, голубые глаза, прозрачные и наивные, как у солдат на миниатюрах времен войны 1914 года, уставились куда-то поверх плеча Чарли, молодой человек нахмурил брови, и Чарли показалось, что перед Андреа, словно высвеченные лучом старого диапроектора, возникают по порядку все лица, достойные любви на этом корабле «кроме нашей Дивы». Он прямо-таки видел, как прошли изображения Клариссы, Эдмы, Ольги, видел, как проектор остановился, а затем стал медленно подавать изображения в обратном порядке: Ольга, Эдма, Кларисса, затем машинка в последний раз понеслась галопом и, в конце концов, с катастрофическим железным лязгом стала намертво, выдав кадр, на котором был изображен он, Чарли Болленже, именно тот, кто любил Андреа все это время. Лицо Андреа превратилось в маску, в горле у него встал ком, и он сдавленным голосом пробормотал: «О нет, пожалуйста, не надо!», и Чарли, видя, как полились слезы из глаз молодого человека, нервно расхохотался, пробормотал что-то невразумительное, развернулся и двинулся по направлению к своей каюте и к единственному мужчине, определявшему стабильность его существования: к капитану Элледоку.
119 
