49 
«Желание сделало его неловким, – моментально завертелось в голове у Ольги. – Он улыбался, но одновременно его била дрожь, а его неловкость была трогательной и в то же время пугающей, ибо имела в своем основании страсть, столь плохо сдерживаемую мужчинами зрелого возраста».
Эта фраза показалась Ольге до такой степени складной, что она немедленно побежала к себе в каюту, чтобы внести ее в заветную тетрадь, толстую тетрадь, хранимую под замком, у себя в чемодане, которую она ошибочно считала предметом особых розысков со стороны Симона. Из-за этого она вышла к столу с опозданием, чуть-чуть растрепанная, задыхающаяся, совершенно бледная, с легким ощущением вины и от этого казавшаяся еще более юной. И все сидящие за столом единодушно взглянули на нее с восхищением, восхищением более или менее явным и совершенно неподдельным. «Прехорошенькая девчонка, хотя и шлюшка», – процедил Элледок сквозь зубы, но тем не менее достаточно громко, так что Дориаччи услышала и во весь голос попросила повторить сказанное с одной-единственной целью его позлить. Он побагровел, а тут еще Эдма Боте-Лебреш с заговорщическим видом попросила у него прикурить.
– Да я же не курю! – громогласно воскликнул он на фоне всеобщего молчания, после чего все присутствующие посмотрели на него осуждающе-ироническим взглядом. И он вынужден был стерпеть изысканное замечание Эдмы, явно шокированной, но улыбающейся:
– Разве это вам мешает предложить мне огонька?
Эдма произнесла эти слова обезоруживающе-детским голоском. Тем самым Элледок вновь предстал перед окружающими в обличье неисправимого хама, особенно когда Жюльен Пейра, этот хвастун и фанфарон, поднес несчастной жертве зажигалку. Затем разговор перешел в иные сферы, находившиеся вне пределов разумения командира корабля. Были затронуты проблемы наличия разума у дельфинов, тайны текущей политики, вероломное поведение русских, а также скандалы, связанные с бюджетом министерства культуры. Все шло великолепно вплоть до десерта, когда все под разнообразнейшими предлогами разбежались по каютам, чтобы навести на себя последний лоск, а затем сразу же после концерта сбежать на остров-притон под названием Капри. К величайшему изумлению Элледока, за столом остался один-единственный мужчина, по-видимому, не пожелавший присоединиться к этой распутной шайке, и этим мужчиной оказался не кто иной, как Жюльен Пейра. Он задал капитану ряд вполне осмысленных вопросов по поводу навигации, относительно судна «Нарцисс», проявил интерес к портам захода и т. д., чем весьма возвысился в глазах капитана. Само собой разумеется, случилось так, что этот чисто мужской разговор, в кои-то веки представляющий некоторый интерес и лишенный пошлости и лицемерия, оказался прерван концертом… Однако все многозначительные намеки капитана на то, что предстоящие выступления есть своего рода «принудиловка», отклика у собеседника не нашли. Либо этот симпатичный и нормальный тип действительно любил музыку – а в таком случае он в глазах Элледока переставал быть нормальным, – либо он играл в какую-то странную игру. И наполовину покоренный, наполовину обманутый в своих ожиданиях, Элледок тяжелым шагом проследовал за Жюльеном к месту богослужения.
Дориаччи начала концерт в явной спешке, исполнила в быстром темпе две или три арии, невероятные по технике и живости, внезапно остановилась посреди одной из песен и тут же принялась за другую, даже не позаботившись извиниться, но зато заговорщицки улыбнувшись, и этим сорвала более продолжительные аплодисменты, чем после предыдущих ослепительных демонстраций своего вокального искусства. За ней последовало выступление Кройце, который сыграл какой-то бесконечный опус, кажется, Скарлати, сыграл безупречно, однако не произвел на слушателей никакого впечатления, так что Элледок, как ни странно, пришел в совершеннейшее негодование, наблюдая за тем, как пассажиры один за другим тихо удирают с концерта, даже пассажиры первого класса. В общем, все заядлые меломаны предпочли покинуть это место священного служения музыке. После жиденьких аплодисментов Кройце раскланялся так, как будто перед ним находится целая толпа слушателей, и со своим обычным надменным выражением лица, в данном случае вполне оправданным, покинул сцену и исчез у себя в каюте, а следом за ним устремился Арман Боте-Лебреш, радуясь, что все уже закончено. А когда, в свою очередь, Элледок покинул место концерта, подле освещенного круга виднелись только два силуэта, отделенные друг от друга рядами стульев, и силуэты эти принадлежали погруженным в задумчивость Жюльену Пейра и Клариссе Летюийе.
49 
