Особенно,... 
86 
– Спасибо, я знаю и люблю Марке, – прервала Дориаччи.
– И он готов ее перепродать за пятьдесят тысяч долларов, – медленно проговорил Чарли с выражением лица, позволявшим предположить, что он заложил бомбу в постель певицы. – То есть за двадцать пять миллионов старых франков! За сумму, просто ничтожную!
– Покупаю, – выпалила Дориаччи, шлепнув ладонью по простыне, как если бы Чарли был аукционным оценщиком. – Нет, – поправилась она, – нет, не покупаю. Куда я дену этого Марке? Я же все время разъезжаю… А на картину следует смотреть, ее надо все время разглядывать влюбленными глазами, а в этом году я буду ездить непрерывно. Известно ли вам, месье Болленже, что как только я сойду с этого судна, я немедленно вылечу в США, где вечером следующего дня буду петь в Нью-Йорке в Линкольн-центре, и один бог знает, куда мне придется деть эту картину. – С этими словами она, не глядя в сторону Андреа, протянула руку, чтобы его погладить, но он отклонился, и, пошарив рукой в пространстве, Дориаччи с простодушным выражением лица прекратила это занятие. «Всегда, всегда она ведет себя так, словно имеет дело с пуделем», – вновь подумал Чарли.
И он нехотя встал. Он переживал за Андреа и сам этому удивился, ибо как раз в его интересах было бы, чтобы Дориаччи ему его уступила или, по крайней мере, предоставила бы ему шанс его завоевать. «Решительно, у него слишком доброе сердце», – подумал он, направляясь к двери и жеманно помахав рукой на прощание. Из соседней каюты раздалось свирепое рычание, которое заставило Чарли ускорить шаг и поскорей покинуть коридор. Он остановился, лишь поравнявшись с Элледоком и увидев его внушающую спокойствие окладистую бороду.
После ухода Чарли смех в неприбранной спальне прекратился, Дориаччи глядела на Андреа, на его красивые светлые волосы, чересчур коротко остриженные на затылке.
– Мне не нравится, когда ты со мной фокусничаешь, особенно при Чарли, – проговорила она.
– А почему «особенно при Чарли»? – переспросил Андреа с невинно-заинтригованным видом, и Дива лишний раз поразилась, как этот чистый юноша великолепно владеет искусством обмана.
– Да потому, что это доставляет Чарли удовольствие, – заявила она с улыбкой, чтобы он не думал, что ей можно заморочить голову.
– Почему?
Столь нарочитое непонимание вдруг рассердило Дориаччи. Бессонница несколько расшатала ее нервы, она это чувствовала, но была не в силах лишить себя бессонных ночей, единственного времени суток, когда у нее появлялась возможность немного – а иногда и как следует – развлечься, причем в эти моменты, независимо от того, кто был ее партнером, она позволяла себе отдаться своим собственным безумствам, своим собственным планам или своим собственным воспоминаниям, пусть даже смехотворным, экстравагантным и шокирующим этих жалких молодых людей, которых она укладывала к себе в постель. Андреа в ее глазах имел хотя бы то преимущество, что смеялся с ней и сам смешил ее рассказами о собственных похождениях и при этом не забывал о своих обязанностях любовника, причем осуществлял их с таким рвением, которое в наше время редко встретишь, что у молодых людей, что у молодящихся старцев, не умеющих к тому же говорить о сексе иначе, как грубо, жадно и неуважительно. И не годилось, чтобы Андреа, столь откровенный в отношении способов заработка, вел себя как лицемер в отношении нравов.
– Да потому, что Чарли в тебя влюблен, даже несмотря на то, что ты его игнорируешь. И потому, что я для него – препятствие на пути к тебе. И стоит нам расстаться, как он захочет тебя утешить.
– Да неужели?.. – проговорил Андреа, краснея. – Так вы думаете, что я позволил бы Чарли себя утешить?
– А почему бы и нет? – заявила она.
И она рассмеялась, ибо сейчас ей почему-то не хотелось заставлять Андреа лгать, как это происходило с его предшественниками, когда она задавала им подобный вопрос.
– Во всяком случае, больше со мной не фокусничай, понял? Ни при ком. Возможно, я заберу тебя с собой в Нью-Йорк, но только если ты не будешь дуться.
Андреа не ответил. Вытянувшись на постели, он закрыл глаза. Можно было подумать, что он спит, если бы не подергивающиеся веки и не горькая складка губы, выдающая человека умного и меланхоличного. Дориаччи вздохнула про себя: пора внести ясность в отношения с этим играющим дурачка выходцем из Невера, без которого она, быть может, вновь погрузилась бы в черную тоску. Пусть даже это воспоминание ее больше не мучило, пусть даже об этом событии она не вспоминала без причины, но самоубийство из-за нее молодого режиссера в Риме десять лет назад не прошло бесследно.
86 
