51 
Митч и Луиза отсидели в тюрьме четыре дня, пока девушка не объявилась. С одной стороны, она была в полном эмоциональном и психическом помешательстве, вследствие чего парочке предъявили ряд новых обвинений, не самым страшным из которых было похищение и истязания, а с другой стороны, окружной прокуратуре в конечном итоге пришлось признать, что показания жертвы слишком сбивчивы и бессвязны, чтобы завести дело, а других свидетелей не нашлось.
– Хотелось бы спросить, что вы за животные такие, – сказал следователь, пришедший их выпустить, – но, скорей всего, будь вы способны ответить, вас бы здесь не было и ничего подобного не случилось бы.
Митч был вне себя от радости. В подземке по дороге домой, в Виллидж, он снова и снова убеждал Луизу: это успех, теперь они прославились.
Луиза курила и смотрела в окно вагона на черные стены туннеля. К горлу, как желчь, подступила злоба на говорившего с ними полицейского. Четыре дня в тюрьме она убеждала себя, что с ней все в порядке и что она сыта по горло всем этим дерьмом, включая и Митча, и полицейских, и эту тихоню из Миннеаполиса, слишком тупую, чтобы вообще жить в большом городе. За четыре дня в тюрьме Луиза почти убедила себя, что во всем случившемся виноват кто угодно, но только не она. Когда они пришли домой, она была в изнеможении. Митч хотел заняться сексом, но Луиза злобно его оттолкнула. Ей хотелось спать, и она уставилась на кровать, где Митч, как всегда, дурачился с камерой, а она все думала, как ляжет и уснет, но вместо этого сидела в кресле, загипнотизированная перспективой сна, пока, пригревшись в солнечных лучах из окна, не задремала, но через несколько секунд вздрогнула и проснулась.
Ей отчаянно хотелось спать, но и хотелось любой ценой избежать сна. Она продолжала будить себя, пока вечером не смогла больше удерживаться. Когда она уснула в кресле, ей приснился сон о Мари из Миннеаполиса, который, как Луиза все это время прекрасно знала, ждал ее за порогом тюрьмы, сон свободы, не ограниченный ничем. Ей приснилась Мари из Миннеаполиса, и она проснулась в слезах. Этот сон снился Луизе снова и снова в следующем году, пока однажды утром, ранней осенью 1978 года, сидя в том же кресле и читая газету, в то время как Митч на той же кровати так же валял дурака со своей камерой, она не отложила газету и не пошла в уборную, где ее вырвало, и тогда для Лулу Блю началось собственное тайное тысячелетие.
Митч тут же предположил, что она беременна. Когда Луиза вышла из уборной, он только взглянул на нее и сказал в крайнем раздражении:
– Черт, ты беременна.
Бледная, вся в холодном липком поту, она вернулась в кресло и уставилась в окно, откуда десять лет назад услышала далекий звук выстрела. Внимание Митча снова переключилось на камеру, и он бесцеремонно проговорил:
– Я знаю одно место, где мы сможем от этого избавиться.
– А может быть, я не хочу избавляться, – через какое-то время сказала Луиза.
– О чем ты говоришь?
– Может быть, я не хочу от этого избавляться. Может быть, у меня будет ребенок.
Митч вдруг утратил свой живой интерес к камере.
– У тебя будет ребенок?
– Может быть.
– У тебя будет ребенок? — Ему не верилось. – Не может у тебя быть ребенка. – Он начал кричать, брызжа слюной: – Послушай, можешь заводить ребенка, если хочешь, но заводи его сама, поняла? Не ожидай, что я буду рядом. Я еще не готов быть отцом какого-то долбаного ребенка.
– Ты еще не готов? – рассмеялась Луиза, скорее устало, чем презрительно.
– Ну да, как будто ты действительно готова. Как будто ты действительно готова стать матерью. – Он замолк. – А может, он не мой. – Он снова замолк, запутавшись, то ли его радует такая возможность, то ли бесит.
Луиза снова рассмеялась.
– Послушай, Лу, – снова пригрозил Митч, – если ты правда собралась рожать, рожай одна, понятно? Меня это не касается. – Когда она не ответила, он добавил: – Ты не можешь так просто завести ребенка без моего согласия.
– Ты только что сказал, что тебя это не касается.
Чем больше Митч кипятился, тем больше Луизе это нравилось. Весь день он произносил громкие речи, меняя стратегии и все больше напирая на свою точку зрения, а она все меньше и меньше отвечала, предпочитая наблюдать, как он корчится, выкручивается и извивается в пренеприятном положении, как пытается запугать, убедить, урезонить ее, пока наконец, уже к вечеру, не встала с кресла, где просидела почти целый день, глядя в окно, и не сказала, направившись к двери:
51 
