129 
Мрачная ирония переполняла сказанное.
– Так что, подсказать папе, чтоб направил героя в Микены?
– Обязательно! – Амфитрион зацепил недопитый кубок, опрокинув его на Гермия, и даже не заметил этого. – Мне главное, чтобы твой громогласный папаша не мешал нам явиться в Микены, обосноваться где-нибудь рядом, скажем, в Тиринфе – потому что я не люблю «случайных» покушений – и совершать те подвиги, которые мы сочтем нужными…
– Подожди-подожди! – прервал его Гермий. – Ну, «громогласного папашу» я тебе прощаю – но ты сказал – «нам»?!
– Конечно, нам. Алкиду, Ификлу и мне – сыну Ификла Иолаю, спутнику героев… героя. Но, если хочешь, можешь включить в это «нам» и себя. А если серьезно, Гермий…
Амфитрион сбросил пеплос, словно ему вдруг стало жарко.
– А если серьезно – надоело быть жертвой! За всех надоело – за себя, за жену, за сыновей… разве это жизнь?! Это же сплошной алтарь, а вокруг все кому не лень: Павшие, Одержимые, Олимпийцы, мы с тобой… восемнадцать лет приучали Алкида к Тартару, а из Ификла ковали цепь для брата; потом дали пять лет передохнуть и, как пьянице, поднесли чашу с вином к носу – и забрали! Что будет с пьяницей, Лукавый?
– Озвереет, – машинально ответил Гермий. – И попытается отобрать чашу.
– Правильно. Так чего удивляться, что мой Алкид сошел с ума и закончил прерванное жертвоприношение, убив детей и подпалив дом?! Нет же – мы тут ни при чем, а ты, безумец, иди искупай!..
– Он принес детей себе в жертву? – тихо спросил Лукавый.
– Не ведая, что творит! – отрезал Амфитрион.
– Значит, Павшие добились своего?
– Почти, Гермий. Почти.
А в сознании вечно юного бога в крылатых сандалиях горело свежевыжженным клеймом одно слово.
Жертвы.
Вот дед Крон-Временщик жертвует прадедом Ураном, оскопляя собственного отца во имя грядущей власти; вот отец Зевс, Дий Высокогремящий, жертвует дедом Кроном и прабабкой Геей-Землей во имя победы над Павшими; вот мать Майя-Плеяда жертвует младенцем Гермием ради любовника Олимпийца (и рада бы мужем назвать, да нельзя), бросая новорожденного в гроте горы Киллены; вот он сам, Гермий-Лукавый, готов пожертвовать близнецами во имя интересов Семьи, как Гера-мачеха совсем недавно готова была пожертвовать беременной соперницей, матерью этих двоих братьев; вот Амфитрион-лавагет жертвует собой, поднимая руку на Арея-Эниалия в битве под Орхоменом…
Жертвует – собой.
Собой.
Единственное человеческое жертвоприношение, не насыщающее Тартар.
Единственная жертва, недоступная бессмертному, не способному жертвовать собой.
Впервые Гермий подумал, что и боги могут быть ущербны.
– Что с тобой, Лукавый? Эй, очнись!
– Алкид опасен, – не слыша Амфитриона, бесцветно прошептал Лукавый. – Он опасен… и я люблю его. Лавагет, запомни мои слова и никогда не повторяй их! – это не только твои дети! Хирон прав: я плохой бог… очень плохой. Что делать, лавагет?
– Ты – отличный бог, – улыбнулся Амфитрион. – Во всяком случае, лучший из тех, кого я знаю. Поэтому я открою тебе одну страшную тайну – родители не убивают больных сыновей. Они их лечат!
– Что делают? – изумился Гермий.
– Лечат! Ты что, не знаешь, что это значит?!
– Плохо, – признался Лукавый. – Я ведь… я ведь никогда ничем не болел.
– Ничего, это поправимо! В конце концов, у нас впереди подвиги, а это отличное лекарство для больных и отличная болезнь для здоровых! И те, кто приносил Алкиду человеческие жертвы, – посмотрим, как им понравится наш мальчик в качестве жреца! Где, ты говоришь, сейчас находится «Арго»?
– Возле Мизии.
– Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! – чтоб завтра был здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему, пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет назад!
– Тебе? – не понял Лукавый.
– Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? – я еще тогда погиб под Орхоменом…
Оставшись один, мальчик зябко поежился, подобрал смятый пеплос и стал кутаться в шерстяную колючую ткань, стараясь не стучать зубами от озноба.
Всю уверенную силу, которая только что звенела в нем, заставив Лукавого взмыть в небо и исчезнуть в воронке распахивающегося Дромоса, как дождем смыло.
– Эх, Гермий, Гермий. – Мальчик с сожалением потряс пустой кувшин и, так и не добившись от него ни капли, зло пнул кувшин ногой. – Зря ты, дружок, с нами связался! Любить выучился – так, глядишь, и умирать научишься… Странно: у такого отца и такой сын! В деда ты, видать, пошел, Лукавый, в Атланта-Небодержателя… ой, холодно-то как! Нет, домой не пойду – там у Алкмены этот сидит, жених критский… пусть его сидит, а я погуляю. Авось не простужусь!.. Похожу-поброжу…
129 
