Особенно,... 
64 
Нечего было дергаться, глупый Валет, княжну порукой мажьей вязать – просто подождал бы чуток… Одна беда: отродясь ты ждать не любил и не умел, Друц-лошадник! Не взыщи, приятель: стой, смотри, губы кусай до крови… не до тебя мне, не до губ твоих…
* * *
А на поле тем временем творилось небывалое. Исходили молниями и пеплом грозовые тучи, рушились из них на головы идущих жуткие исчадия – птицы? нетопыри? погань неведомая? – с кожистыми крыльями и зубастыми пастями-клювами.
Не на шутку разошелся Дух Закона, ты и не ведал, что он на такое горазд – да Акулька с Федькой тоже не лыком шиты! Бьются твари о незримый щит, прикрывший мужа с женой, визжат отчаянно – а прорваться к людям не могут!
Дрогнула земля, треснула; дохнуло из трещины жаром пекельным, дымом серным – даже шага не замедлили крестники. Крылья, что ли, на ногах выросли? – перемахнули разлом десятисаженный, дальше идут, как ни в чем не бывало.
Затянуло землю туманом, сгустился туман, переливается волнами, мерцает… Глядь: не туман это вовсе, а море бескрайнее плещется, к самым ногам подступает.
Лишь на миг задержались Федор с Акулиной. И вот уже – плывет в море зубастая рыба-великанша, плавником треугольным волны режет; а над рыбой-акулькой змей-горыныч вьется, крылья распахнул, сверху жену молодую от беды прикрывает.
Вспыхнуло море огнем, будто нефть – а этой парочке все нипочем: змей выше взлетел, рыба в глубину ушла…
…Обнажалось морское дно, вставали на пути горы, валились с гор лавины-камнепады, мертвяки целыми погостами из могил лезли, загораживали крестникам путь – а они шли себе и шли. Только пришло тебе на ум, Друц ты мой, что все эти страхи-чудовища – пыль суетная в сравнении с жизнью княжны Тамары. Не тот кошмар, что вовне – тот кошмар, что внутри тебя! От него убежишь ли? спрячешься? сожжешь огнидами да молоньями?! – разве что вместе с собственной душой, с самим собой…
Глупости?
Может, и глупости.
Когда все кончилось, ты даже не сразу сообразил: конец. Миражи воевали с миражами, рушился с неба ливень, исходила паром и стоном земля – и вот: тишина, быстро рассеиваются последние клочья дыма, и двое стоят перед Ним.
Перед Духом Закона.
Сыщутся ли в его колоде карты да масти для этих двоих? А и не сыщутся – не все ли равно?!
Почему ты дрожишь, Друц-лошадник? ждешь? ждешь вопроса, в свое время заданного и тебе – молодому, гордому, горячему мальчишке?! Ты боишься? Чего, баро? Того, что крестники ответят "да"?
Или того, что они ответят "нет"?
…И почему перед глазами у тебя стоят не они, не ваши с Рашелью крестники, чья судьба сейчас брошена на весы, – а княжна Тамара, которая все еще стоит ТАМ, вопреки всему продолжая держать в жгучем пламени свой маленький кулачок со сжатым в нем Договором?!
Одна.
КУШ ПОД КАРТОЙ
Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои.
– …кой это сучий сын ломится на ночь глядя? Кого лихоманка носит, хай ему бы чирей поразносило во всю щеку! Та разве ж честный человек шастает в потемках – небось, голодранец, лодырцюга, триста чертей ему в печенки!..
– Ох, Остапе, и горазд же ты браниться! важно! ей-богу, важно! Отворяй! кума голодранцем ругаешь?! Я это, я, Демид Голопупенко, урядник ваш.
– Звиняй, куме, не признал! зараз одчиню, коржи-бублики… Катерина, дурна баба! тащи горилку, заедки на стол ставь – кум у гости, хай им грець, приехали!..
В хате скрипнула дверь, зашлепали к воротам торопливые шаги. Где-то на другом конце села лениво брехали собаки. Завозился в конуре Бровко, звякнул цепью, потянул носом воздух – однако выбираться наружу не стал, и гавкать раздумал: признал хозяйского кума. Не в первый раз урядник к голове наведывается, свой в доску; чего ж зря песью глотку драть?
Грюкнул отпираемый засов.
– Шо ж ты так, затемно? а, Демид Фомич?
– Да пока добрался, по вашим буеракам… Слух пошел: чудная история приключилась у вас вчера. Решил завернуть.
– Шо да, то да… Проходь до хаты. Сядем, повечеряем, горилочкой душу ополоснем! а там и расскажу, из первых рук! наипервейших! Страху, страху-то натерпелся, коржи-бублики! не поверишь…
Вновь шаги: от ворот обратно к хате. Только теперь уж слышно: двое идут, один босыми ногами шлепает, у другого сапоги каблуками стучат, шпорами призвякивают. Скрипнула, затворяясь, дверь. Затеплилось желтым светом окошко. Тишина. Даже собаки на околице брехать перестали – надоело, видать.
64 
