Особенно,... 
88 
– Можно сказать, что вы в Законе? – осмелился спросить Аньянич, чувствуя себя полным и клиническим идиотом.
В ответном взгляде раввина, под восковыми, прозрачными веками, промелькнуло дружелюбие – совсем как у давешнего лысого толстяка, знатока латыни.
– Молодой человек, вы жандарм, – меленько покивал старик, жуя губами. – А жандарм есть жандарм, не в обиду будь… Да, можно сказать и так: мы – в Законе. Мы бережем свой Закон, лелеем и холим его; мы тщательно исполняем заветы, которые со стороны, снаружи, кажутся смешными и нелепыми пережитками прошлого… Мы – в Законе. Молодой человек таки попал в яблочко! И поэтому близ Чугуева снова летит пух из наших перин…
Покинув старика на его скамеечке, Аньянич долго вспоминал их обоих: раввина и доцента в пенсне. Удивительные мысли тревожили юношу, чужие мысли, неправильные, невозможные. Впервые господину облав-юнкеру довелось задуматься: действительно ли сам факт "эфирных воздействий" является реальной причиной отторжения магии обществом? государством?! Или все-таки причиной является некий Закон, Закон замкнутой, отличной от прочих группы людей, скрытый от досужих глаз Закон инородного тела, на розыск и уничтожение коего бездумно, рьяно кидается «моноцит» Павел Аньянич?! – даже рискуя превратиться в густую желтоватую жидкость; иначе – гной…
А если так, то можно ли допустить крамолу: дело не в «эфире», облыжно выставленном в качестве жупела для обывателей!
Дело совсем в другом!
В чем же?!
Словно в ответ на невысказанный вопрос, оркестр в парке «Тиволи» взял немыслимое «форте», заставив ворон откликнуться заполошным карканьем.
V. ФЕДОР СОХАЧ или ДЫШЛО ЗАКОНА
Я знал, что ты упорен, и что в шее твоей жилы железные,
и лоб твой – медный; поэтому и объявлял тебе задолго,
прежде нежели это приходило…
…Радостный, заливистый лай Трисмегиста. Гулко бьют полночь часы, и полночи остается только вздрагивать от каждого удара; во дворе шум, суматоха, лошадь ржет – небось, чужая, не хозяйская, дога испугалась! – голоса во дворе громкие, дневные.
Вгляделся Федор, не подумавши: где ж разглядеть ворота из окна спальни? на другую ведь сторону окно выходит! Однако же: разглядел. Воистину разглядел! Или спьяну да впотьмах померещилось?
Вот: въезжает в ворота княжья коляска. Вот: следом – пролетка извозчичья трюхает. А в первом-то экипаже на козлах – самолично Циклоп, полковник Джандиери! рядом – Княгиня, белей известки (или это луна шутки шутит?!); позади на сиденьи лежит кто-то, не пойми кто…
Акулина?!
Как пружиной Федьку подбросило! Он тут, понимаешь, с Друцем водку калиновую пьянствует, а с женой тем временем невесть что приключается! почему – лежит?! почему – сам князь лошадьми правит?!
А едва вскочил – так разом и исчезло все: темное окно перед глазами. Звезды в небе колючками топорщатся, прямо в душу ткнуть норовят; луна на ущербе в стеклах отблескивает, ива старая шелестит у подоконника, грустит ветвями плакучими.
Только шум со двора никуда не делся.
Дневной шум; невпопадный.
Обернулся Федька к Друцу. Глядит; боится. Аж перекосило крестного, водку старый ром расплескал, наливаючи – а такого греха отродясь за Дуфунькой не водилось!.. Ой, Федор, карта чистая, глупая! Отродясь ли?! Помнишь: в Кус-Кренделе тьмутараканском, когда Валета с Дамой на поселение определили? Вижу, помнишь. Кособочился тогда ром, хрустел суставами… Неужто – опять?! И к жене бежать надо, и с Друцем нелады, совестно бросать в одиночестве…
– У тебя что, шило в заднице, морэ? – хрипит Друц, губы в ухмылке растянуть силится; жаль, не хотят губы тянуться.
– Да вот, привиделось… с Акулиной нелады!
– Думаешь, ее привезли? тогда чего стоишь? розмар ту о кхам?![20] Беги, встречай!
– А ты?
– Что – я? Ну, прихватило старика… иди, иди, Федька, сейчас попустит! проходит уже… Ай, брось тугу-печаль! – не сдохну! рано мне еще! А может, и не рано…
Последние слова ром пробормотал еле слышно, одними губами; и Федор, уже ломившийся в этот момент к двери, так и не понял: послышалось? нет?!
* * *
Скорее! скорее! – бухает в груди сердце, и в такт бухают по лестнице Федькины сапоги (когда и впрыгнуть-то в них успел?!). Раздраженно хлопает за спиной потревоженная входная дверь. Вот они, экипажи – два, как в комнате грезилось! коляска княжья и пролетка извозчичья! сам господин полковник Княгине на землю спуститься помогает, а из задней пролетки отец Георгий выбирается и почему-то еще с ним Сенька-Крест, кучер полковничий. Выходит, и тут все верно: самолично Джандиери коляской правил! Что ж это? как это? куда, откуда, зачем?! Друц говорил – никаких вещих снов, никаких видений, никаких финтов; неделя, может, две…
88 
