Последние отзывы

  106  

– Что ты делаешь? – раздался сзади голос Софи, – Нам нужно идти.

Я понимал, что она обращается ко мне, но был так поглощен своей внезапной находкой, что ответил каким-то мне самому непонятным бормотанием.

– Что с тобой? Похоже, ты влюбился в эту штуковину.

Только тут я понял, что стою в позе, напоминающей объятие: прижал щеку к крыше машины и плавными круговыми движениями поглаживал ее изъеденную поверхность. Издав короткий смешок, я выпрямился и обернулся: Софи и Борис удивленно на меня взирали.

– Влюбился в эту штуковину? Ты, должно быть, шутишь. – Я вновь усмехнулся. – Это просто преступление – оставлять неубранным такой вот ржавый хлам.

Они продолжали есть меня глазами, и я крикнул:

– Отвратительная колымага! – И два-три раза сильно пнул машину. Это, казалось, удовлетворило их, и они отвернулись. Тем не менее Софи, хотя и торопила меня, все еще не закончила прихорашивать Бориса и теперь вновь принялась за его прическу.

Я опять обратился к машине: во мне росло опасение, что я повредил ее, когда пинал ногой. Более тщательный осмотр показал, что я всего лишь сбил несколько ржавых чешуек, однако мне стало стыдно за свое бессердечие. Ступая по траве, я обошел машину кругом и заглянул в окошко у заднего сиденья. В стекло, наверное, попал когда-то камень, но оно уцелело, только покрылось трещинами, и я через их паутину стал рассматривать кресло, где провел когда-то немало счастливых часов. Большая его часть заросла грибком. В уголке, на стыке сиденья и подлокотника, скопилась лужа из дождевой воды. Когда я потянул дверцу, она подалась довольно легко, но затем застряла в густой траве. Образовавшейся щели хватило, чтобы я, не без некоторых усилий, протиснулся внутрь.

Выяснилось, что одна опора кресла провалилась сквозь пол, поэтому я оказался сидящим неестественно низко. В ближайшем окошке виднелись трава и розовое вечернее небо. Устроившись поудобней, я потянулся к дверце и, насколько смог, притянул ее к себе (что-то помешало ей закрыться до конца) и через несколько секунд почувствовал себя довольно уютно.

Вскоре меня охватила полнейшая безмятежность, и я на миг-другой позволил своим векам сомкнуться. При этом в памяти моей всплыла одна из самых счастливых семейных поездок: мы тогда прочесали всю окрестность, чтобы купить для меня подержанный велосипед. Стоял солнечный воскресный день, и мы ездили из одной деревни в другую, осматривали велосипед за велосипедом; отец с матерью серьезно что-то обсуждали, а я с заднего сиденья любовался красотами Вустершира, проплывавшими мимо. В те дни телефоны в Англии были еще редкостью, и на коленях у матери лежала местная газета, в которой объявления о продаже сопровождались подробным адресом продавца. Заранее договариваться о встрече не требовалось; семье вроде нашей достаточно было просто возникнуть на пороге и сказать: «Мы пришли насчет велосипеда для мальчика», после чего следовало приглашение пройти в сарай и осмотреть велосипед. Наиболее приветливые хозяева обычно предлагали чай, но отец отказывался, повторяя каждый раз одно и то же шутливое замечание. Но одна пожилая женщина (которая, как оказалось, торговала не детским велосипедом, а взрослым, принадлежавшим ее покойному мужу) настояла на том, чтобы мы вошли. «Мне всегда доставляет удовольствие, – сказала она, – принимать таких людей, как вы». Затем, когда мы уселись в миниатюрной, залитой солнцем гостиной и взяли в руки чашки с чаем, она снова повторила слова «такие люди, как вы», и внезапно, слушая рассуждения своего отца о том, какой велосипед лучше всего годится мальчику, я понял, что для этой старушки мы трое воплощали собой идеал семейного счастья. Сделав это открытие, я почувствовал огромное нервное напряжение, которое не отпускало меня все время (около получаса), проведенное в том доме. Я не боялся, что мои родители пренебрегут обычным декорумом и затеют, хотя бы в наиболее благопристойном варианте, одну из своих всегдашних ссор – такое было немыслимо. Но я не сомневался, что с минуты на минуту какая-то, пусть самая незначительная, деталь укажет старушке на ее чудовищное заблуждение, и в страхе ждал того момента когда она застынет перед нами, пораженная ужасом.

Сидя в старом автомобиле, я пытался припомнить, чем закончился тот день, но вместо этого мне на ум пришел другой – с проливным дождем, когда я забрался в свое прибежище на заднем сиденье, меж тем как дома вспыхнул скандал. В тот раз я растянулся на сиденье навзничь, и моя макушка была зажата под подлокотником. С такой точки обзора я не видел в окнах ничего, кроме струй дождя на стекле. Все мои желания сводились к тому, чтобы мне разрешили лежать так без помех – час, два или еще больше. Но по опыту я знал, что настанет момент, когда отец появится из дома, проследует мимо машины к воротам и выйдет на дорогу, и я долгое время лежал и напряженно слушал, стараясь уловить на фоне дождя звяканье дверной щеколды. Дождавшись этого звука, я вскочил и принялся за игру. Я стал изображать отчаянное сражение за упавший на землю пистолет, давая понять, что поглощен игрой и ничего вокруг не замечаю. Только когда мокрые ботинки отца захлюпали в самом конце подъездной аллеи, я решился остановиться. Быстро вскарабкавшись коленками на сиденье, я осторожно выглянул в заднее стекло и успел разглядеть, как отец, облаченный в дождевик, миновал ворота и, слегка сутулясь, раскрыл зонтик. В следующее мгновение он есцельно побрел по дороге и исчез из вида.

  106