Глава 20

Сад в преддверии небесных врат. Спокойное лучезарное место, из которого души возвращаются иногда домой, когда им говорят, что время их еще не пришло.

В отдалении, ниже сверкающего кобальтового неба, я видел, как только что умершие приветствуют давно умерших. Встреча за встречей: объятия, восклицания. Уголком глаза мне были видны до головокружения высокие стены небес и небесные врата. На этот раз я увидел, как ангелы, по виду менее плотные, чем прочие небесные обитатели, свободно перемещаются по небу – группа за группой, иногда ныряя в небольшие скопления смертных, проходящих по мосту. Становясь то видимыми, то незримыми, ангелы надзирали за всем, потом уносились вверх, чтобы постепенно растаять в бесконечной небесной сини.

Из-за стен доносились слабые, до боли призывные звуки небес. Я мог закрыть глаза и почти зримо представить их сапфировые цвета! Во всех песнях звучал один и тот же припев: «Входи, входи, останься с нами. Хаоса больше не будет. Это небеса».

Но я находился далеко от всего этого, в небольшой долине. Я сидел посреди россыпи полевых цветов, белых и желтых, на поросшем травой берегу ручья, который пересекали души, чтобы попасть на небеса. Только в месте, где я сидел, он казался пусть и прекрасным, но не более чем обыкновенным бурным потоком. Песня, которую пел ручей, была о том, как после дыма, войны, после грязи и крови, после смрада и боли все на свете ручьи одинаково прекрасны, как этот.

Вода поет на разные голоса, течет, преодолевая каменные преграды и заполняя земные впадины; она взбирается по уступам вверх, чтобы низвергнуться с них под звуки пушек и фуг. Травинки тем временем склоняют верхушки, чтобы смотреть на это.

Я прислонился к стволу дерева, возможно – персикового; на нем не было ни цветов, ни плодов, чтобы сказать точно. Ветви его свисали вниз, но не покорно, а буйно, с неким неуловимым достоинством; наверху, среди трепета неисчислимой листвы, я заметил мелькание птичьих крыльев. И выше всего этого были ангелы, ангелы, ангелы – словно сотканные из воздуха, светлые, сияющие духи, столь прозрачные, что по временам исчезали в едином вздохе небес.

Рай фресок. Рай мозаик. Только ни одна форма искусства не в силах изобразить все это. Спросите тех, кто здесь был и вернулся. Тех, чье сердце остановилось на операционном столе и чьи души прилетели в этот сад, а потом были возвращены телу. Ни словами, ни красками не передать этой красоты.

Меня окружал прохладный, ароматный воздух, медленно удаляя, слой за слоем, сажу и грязь, прилипшие к моему пиджаку и рубашке.

Вдруг, словно возвращаясь к жизни после ночного кошмара, я залез рукой под рубашку и достал Плат. Развернув, я поднял его за углы.

Лик горел на нем, темные глаза глядели на меня в упор, кровь казалась такой же ярко-красной, как и раньше, кожа – великолепного оттенка, глубина почти голографическая, хотя все изображение едва заметно смещалось при колыхании Плата под ветерком. Ничто не испачкалось, не порвалось, не потерялось.

Я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, сердце забилось угрожающе часто. К лицу прихлынул жар.

Взгляд карих глаз оставался пристальным, как тогда; они не закрылись при прикосновении мягкой ткани. Я поднес Плат к себе, затем снова свернул его, почти в панике, и плотно прижал к телу, положив на этот раз под рубашку. Непослушными пальцами застегнул пуговицы. Наконец с рубашкой было покончено. Пиджак был грязным, хотя целым, но все пуговицы пропали, даже те из них, что были на обшлагах. Я глянул вниз, на свои ботинки; они были разорваны в клочья, разбиты и едва не разваливались. Как странно они выглядели, ни на что не похожие, хотя были сделаны из превосходной кожи.

  170