Я взялся разжигать камин, погасший за время моего отсутствия. Сначала надо было насыпать угля, положить растопку, чиркнуть спичкой, потом раздуть огонь ручными мехами и, наконец, добавить дров, весело затрещавших в пламени. У Роберта было время успокоиться. Когда я повернулся к нему, он почти пришел в себя и выпрямился в кресле, измученный и бледный. Я налил кофе нам обоим, понимая, что череда обыденных повседневных действий – растопить камин, положить сахар в чашку, добавить молока – успокоит моего друга больше, чем любые слова.
– Итак, – произнес я, когда кофе и тепло начали оказывать на него благотворное воздействие, – почему бы тебе не рассказать, что случилось? – Я улыбнулся и открыл банку с печеньем. – Угощайся.
Роберт покачал головой.
– Нет, спасибо.
Сделав последний глоток крепкого кофе (он пил черный, очень сладкий), Роберт поставил чашку на стол.
– Извини, Дэн, – произнес он почти нормальным голосом. – Я был глупцом. Вел себя отвратительно, и надеюсь, ты примешь мои извинения.
– Ерунда, – отозвался я. – Не нужно извиняться. Скажи мне, что стряслось?
Роберт кивнул, открыл было рот, но умолк.
– Не знаю, с чего начать, – признался он, – и не знаю, поверишь ли ты мне. Все это звучит совершенно дико.
– Ты будешь удивлен, когда поймешь, во что я готов поверить, – ответил я.
– Ладно, – согласился Роберт.
И пока прогорали угли в камине, я слушал его рассказ – отрывистый, бессвязный, но знакомый.
Я молчал, лишь время от времени подбадривал друга. Именно тогда, внимая трагической истории Роберта, я принял решение, которое определило мои последующие действия и все еще может стоить мне жизни. Избранный или нет, я не предал друга и продолжал верить ему. Я должен был защитить Роберта – даже от Розмари. В тот миг я не представлял, куда это заведет, до каких роковых пределов предстоит дойти, прежде чем я смогу вернуть собственную душу.
С самого первого взгляда, рассказывал Роберт, Розмари очаровала его. Он был классическим «мужчиной из мира мужчин»; в закрытой школе, в армии и университете он мало общался с женщинами и проявил себя на удивление неискушенным – идеальный вариант для соблазнения особого рода, в котором была так искусна Розмари. Он никогда не влюблялся и не считал себя способным на это, однако немедленно решил, что Розмари – женщина его судьбы. Мысль о том, что он похищает возлюбленную у друга (ведь он знал, как сильно я очарован), причиняла ему боль, но он надеялся, что я не затаю обиды. Играя и дразня, Розмари заставила Роберта поверить в ее любовь, и наступили несколько недель идиллического счастья. Роберт позабыл обо всем, кроме Розмари, забросил университет, перестал писать, избегал прежних друзей. Представляю себе, как ловко она отделила его от всего мира, полностью подчинила себе, убрала все, что могло помешать ее господству, заворожила Роберта, стала для него иконой. Тайны Розмари мучили моего друга; порой она не приходила на свидание; если он требовал объяснений, смотрела на него своими лиловыми глазами и отвечала: «В моей жизни есть то, чего ты никогда не сможешь понять и даже вообразить».
По мере их сближения Роберт подмечал новые особенности поведения Розмари. В определенные дни она не покидала своих комнат и не желала видеть его, а если он все же являлся к ней и отказывался уходить, он замечал, что лицо у Розмари необычайно бледное и изможденное, будто она долго не спала, а движения замедленные, как у пьяной. Она никогда не объясняла причин своего странного поведения или таинственной болезни. Просто смотрела на него грустными немигающими глазами и повторяла, что он ничего не поймет.
Роберт ревновал и злился. Давал обещания и немедленно нарушал их, мучимый ревностью и страхом потерять любимую женщину. Когда однажды вечером он заметил ее в компании двоих мужчин, ревность перешла все границы: он потребовал у Розмари доказательств, что у нее нет любовника. Она приказала ему убираться прочь из ее дома. Целую неделю Роберта терзали вина и стыд, он пытался найти Розмари, но хозяйка квартиры сказала, что та съехала.
Роберт испугался; он заподозрил, что Розмари в отчаянии покончила с собой после того, как он ее отверг. Он слонялся вдоль реки и пил больше обычного, в забегаловках и дома, просматривал газеты в поисках хоть каких-то сведений о Розмари – все тщетно. Через шесть недель Роберт был на грани срыва. Он боялся прийти ко мне, опасаясь осуждения за историю с Розмари; когда мы встретились у моста и потом, в пивнушке, он так винил себя, что не смог ничего рассказать. Он мало спал, еще меньше ел и готов был на все, лишь бы Розмари вернулась.