Особенно,... 
112 
Как раз в это время старший носильщик придирчиво осматривал дверную занавеску и сокрушенно цокал языком. Поперечная жердь, на которой крепилась занавеска, провисла с одного конца – крепежные кольца разогнулись в месте стыка, и жердь грозила с минуты на минуту отлететь. Никакого инструмента для починки под рукой не оказалось, и единственным решением было отыскать поблизости две короткие бамбуковые палки – после чего вставить их в петли занавески, трижды закрутить и укрепить концами в боковых пазах.
До усадьбы инспектора Яна это вполне могло продержаться.
А то сперва занавеска отлетит, потом капризная красавица примется кричать, что ее замечательные глазки полны пыли, и начнет вымещать злость на всех, подвернувшихся под горячую руку!
Старый бяо-ши груб или не груб – это, в конце концов, его заботы, а тащить паланкин в этакую даль, чтобы не получить и пяти связок монет…
Нужная бамбуковая жердь уже была найдена старшим носильщиком – благо валялось их близ павильона немало (крышу чинили, что ли?). Осталось только разрубить ее чем-нибудь острым на две половинки, потому что попытка сломать жердь о колено успела с треском провалиться.
И треск-то вышел слабенький; позорище, а не треск!
Короче, преподобный Бань поспел как раз вовремя. Носильщик уже стал с подозрительным вниманием поглядывать на сабельку Ши Гань-дана, явно намереваясь попросить ее для хозяйственных работ. А вспыльчивость народа И – особенно если дело касалось их традиционного оружия! – была известна всем.
Кроме, видимо, старшего носильщика.
– Позвольте взглянуть? – Преподобный Бань взял бамбук из рук носильщика и внимательно его осмотрел.
Палка была несколько тоньше той, что не так давно раздавил глава охранного ведомства «Совместная радость». А длины примерно такой же – около полутора локтей.
Золотой ворон солнца слетел пониже и долбанул горячим клювом голову монаха. На бритой макушке выступили капельки пота, преподобный Бань слегка подергал палку, как дергают полотно, проверяя его на прочность; в наступившей тишине было отчетливо слышно, как хмыкнул старый Ши Гань-дан…
Мгновенное напряжение сковало жилистое тело монаха, обвив его змеиными кольцами стальной проволоки; преподобный Бань страшно оскалился, издав резкий гортанный выкрик, шея монаха вросла в плечи, вспухнув жилами, на миг обнажились побагровевшие руки, явив любопытным взорам яростного тигра и свирепого дракона, – и вдруг все закончилось.
Змееныш закашлялся, подавившись куском маньтоу.
Он никогда не верил, что подобное возможно.
Он и сейчас в это не верил.
– Бродячий инок нижайше просит принять его скромный дар. – Преподобный Бань с поклоном передал ошалевшему носильщику обломки бамбуковой жерди.
Которую только что разорвал пополам, словно гнилое сукно.
После чего обернулся к белой, как снег, госпоже.
– Итак, вам нужны сопровождающие? – осведомился монах.
Когда паланкин, за которым неторопливо брели Змееныш и монах из тайной службы, скрылся за поворотом дороги, старый Ши Гань-дан принес новый жбан пива и присел на крылечко.
– Дурак! – незло буркнул старик, наливая себе очередную кружку. – Тоже мне, сэн-бин, монах-воитель… нашел перед кем вола раздувать! Перед старым Ши Гань-данем! Столько лет прожил, ума не нажил… и Будда не вразумил!
Глава «Совместной радости» отхлебнул пива и замолчал.
Он не мог дать волю языку.
В павильоне, в потайной каморке, уже третий день сидел помощник столичного цензора, востроносый человечек с личиком мышки-полевки и глазами хорька.
Оттого и пустовала станция; оттого и были в разгоне все молодцы бяо-ши – кому охота…
Тс-с-с!
Старый Ши Гань-дан и так сделал для пришлого монаха все, что мог, грубостью и намеками пытаясь вынуть из-под монашеских сандалий опасную дорогу на Бэйцзин.
Значит, судьба…
За всем этим как-то подзабылось, что ни о каком инспекторе Яне старик и слыхом не слыхивал. Зато шаман их селения не раз вечерами рассказывал о хитреце Яне по прозвищу Ху-гун.
То есть Лисий Господин.
Что ж, значит, судьба еще раз…
5
Дело шло к вечеру.
Полупрозрачный серпик месяца робко замаячил в нахмурившемся небе, явив миру Хладный Дворец, где живет-поживает грустная богиня Чанъэ; воспрянувшие душой цикады запиликали вразнобой, празднуя прохладу, и птичья мелочь, вторя им, затянула грустные напевы своих цинов. Дорога петляла меж пологих холмов из желтого лесса, кое-где неопрятно обросших сосняком и зарослями дикого папоротника, сворачивала к рощам криптомерий и сбегала в распадки, притворяясь то собачьим хвостом, то ошалевшей в брачную пору гадюкой. Неутомимые поначалу носильщики стали все чаще сбиваться с шага, встряхивая паланкин и вызывая шумное неудовольствие госпожи, а обещанной усадьбы инспектора Яна все не было видно.
112 
